3 часа 30 минут

Операция закончена и прошла удачно. Засыпаю под крики Шишкова. После невероятного напряжения ребята позволили себе немного расслабиться.

РАССКАЗ АНДРЕЯ ШИШКОВА

«Отправили мы Вадима и двинулись толпой по Плато. Везем на санях тело Степаняна, сани впереди, а мы с Афоней Гулиным идем за ними. И вдруг он хватается за живот под ложечкой. Я сначала выругался про себя, мол, этого еще не хватало. Но смотрю на него – шутки в сторону. Афанасия знаю давно, мужик он железный и уж если жалуется... Крикнул: «Ребята, стой!» Остановились, повернулись, подходят к нам. «Снимайте, – говорю, -4 Юру, кладите Афоню». А сам все еще не верю. Неужели что-то серьезное?! Решил провести эксперимент. «Встань, – говорю,– попробуй пойти». Встал. Но идти не может. Посмотрели мы его вместе с Орестом еще раз. Все симптомы «острого» живота. Возникло подозрение на аппендицит. Сделали обезболивающие уколы. Боли стихли, но скоро опять возобновились. Жестокие, непереносимые условия. Обезвоживание, а пить ему нельзя давать. Черты лица у Афанасия заострились, бледный... Я с ужасом думаю о транспортировке его по стене, особенно в скальной части. Однажды нес здесь парашютиста Бессонова, знаю, что это такое. За ночь у Афанасия было пять приступов.

7 августа 197... года

8 трубу хорошо видно, как спускают спальный мешок с Юрой. Работают транспортировщики быстро и четко, к вечеру будут здесь. Прилетели брат Юры Олег Олегович Степанян и жена Наташа. Она не держится на ногах от горя, беспрестанно плачет. Наташа и Олег Олегович хотят похоронить Юру не здесь, а на Кавказе – там, где он жил, где работал,где все его знают. Мы не можем не считаться с желанием родственников, но возникает много дополнительных проблем: нет представителей прокуратуры, нет цинкового гроба...

Не стану описывать в подробностях все возникшие вдруг осложнения, скажу только, что самое тяжелое у нас еще впереди.

По радиосвязи сообщают, что через несколько часов тело Юры будет на леднике. Собираю оставшихся, берем ледорубы и отправляемся на ледник навстречу транспортировочному отряду. В сераке, в большой глыбе льда вырубаем нишу, укладываем туда Юру, заваливаем льдом.

Теперь остается только ждать. А пока мы сворачиваем лагерь, упаковываем снаряжение, забиваем ящики...

8 августа 197... года

11 августа 197... года

В актовом зале какая-то женщина прикрепляет каждому из нас на рукав траурные повязки. Одной не хватает, женщина суетится, снимает у кого-то повязку... Я смотрю на ребят. Выбритые, в костюмах с галстуками, совсем непохожие на себя, они молча стоят и ждут. Потом мы все медленно проходим в фойе и встаем у гроба в почетный караул;

Новодевичье кладбище. Произнесены все речи, сказаны все слова, народ расходится. Мы стоим у высокого холма из живых цветов.

– Подойдем, – говорит Ваня Бочаров. И мы подходим к цветам.

– Пусть каждый скажет несколько слов. Давайте поклянемся продолжать его дело.

Как кощунственны сейчас любые слова... Не хочется ничего говорить. Какие клятвы? К чему?! Зря он это. Но все молча смотрят на меня, ждут.

...Потом мы приезжаем в институт. Большие поминки. «Проходите, – говорят нам, – сейчас подойдет Анна Андреевна, она хотела всех вас видеть». Кто-то хлопочет, сдвигает для нас пустые столы, усаживает за них. Из битком набитого зала выходит жена Вадима Петровича. Мы встаем. Она останавливается, смотрит на нас и вдруг закрывает лицо руками и быстро уходит, почти убегает. С опущенными головами идем к выходу.

2 сентября 197... года

3 сентября 197... года. Ночь

И вот сидим мы теперь вдвоем с Нурисом у меня на кухне. Уже не за чаем. Нурис рассказывает о том, как похоронили в Приэльбрусье Юру.

—   Как ты спишь, Нурис?

—   Нормально.

—   Твоей вины нет, Нурис. Нет твоей вины, пойми! Нурис молча вскрывает новую пачку сигарет.

—   Там, наверху, – продолжаю я, – не было человека, я повторяю, ни одного человека, который бы показал себя трусом или эгоистом. У Васи Куликова явно произошел сдвиг в психике, а вы не поняли этого, это тоже не случайно... Вадим Петрович изъявляет желание пожить два дня на «Востоке». А сам в состоянии острой горной болезни. Каждому здравомыслящему человеку ясно, что нужно как можно скорее опускаться вниз, а он хочет пожить на «Востоке». Как это расценить? Мешков же на полном серьезе передает о его желании нам по радио. Даже Мешков, не говоря уже о других, не вполне отдает себе отчет в своих поступках. Уж ему ли не знать, что Вадима надо немедленно спускать?

—   Вы хотите сказать, что мы все до одного были того... чокнутыми?

Тут еще и другое. И знаешь что? Двойственность положения научно-спортивной экспедиции и отсутствие единого руководства. Никуда нам от этого не уйти.

Отсутствие четкой грани, за которой мы из ученых превращались в альпинистов, привело к бесплановым выходам, стихийному составлению групп на месте (спортивных групп!), отсутствию проверки подготовленности, тактики... У нас не было выпускающего, чего уж больше!

—   Не вы ли, Сан Саныч, восхищались нашими демократическими порядками, такой дорогой вашему сердцу свободой?

—   Странно это тебе от меня слышать? Да, я восхищался. Для меня это было ново и необычно. А теперь вот говорю: для альпинизма такой порядок не годится. Выпускающий должен быть. Каждый подумает о себе, о своей группе, а он обо всех. Что же у нас получилось? Коля Степанов руководил научной экспедицией, спортивная часть не имела к нему отношения. Иван Бочаров должен был возглавить штурм и идти на пик Коммунизма вместе с Ваниным. В этом он сам и все мы видели его задачу. Наша так называемая «спортивная группа» была слаба по составу, люди просто приехали провести отпуск в горах. И сам Вадим Петрович проводил с ними отпуск, хотя и в научной экспедиции академии. Только теперь нам стало ясно, что в научно-спортивной экспедиции должен быть человек, который осуществлял бы общее руководство. В данном случае, когда дело касалось альпинизма, он мог бы сказать «нет» и Степанову, и Бочарову, и Ванину. Такого человека у нас не было.