...Выходим в темноте. Немного подташнивает, то ли от выпитого шоколада, то ли оттого, что рано встали. Снег в кулуаре твердый, смерзшийся, в нем трудно выбивать ступени. Несколькими сильными ударами можно проделать только отверстие для носка ботинка. Горы молчат, все камни вмерзли в лед, и камнепада можно пока не опасаться. Но кулуар все-таки лучше проскочить (побыстрее. Мы связываемся, я нахожу подходящий выступ, перебрасываю через него веревку для страховки, и Ким, убрав айсбайль (укороченный ледоруб, который может одновременно служить молотком для забивки крючьев) в рюкзак, начинает подъем. Вначале стена не очень крута, но камни лежат плохо. Ким идет мягко, словно кошка, ступая так, чтобы камень не вырвался из-под ноги и не полетел вниз. Он забирает немного вправо, чтобы не оказаться над нами. Приемы скалолазания, работа с веревкой, выбор наиболее простого и безопасного пути, забота о стоящих внизу – все это уже отработано, об этом не думаешь, все выполняется само собой. Поднимаясь все выше и выше, Ким закладывает идущую к нему веревку за надежные выступы скал. В случае срыва он повиснет на этой веревке. Такая страховка позволяет ему выйти на всю длину веревки, на все тридцать пять – сорок метров. Наверху он находит удобное место и кричит мне, что страховка готова и можно идти. Я подхожу к нему с верхней страховкой и сразу же иду дальше, теперь уже первым – с нижней. Так же двигаются за нами Володя с Костей. Самый быстрый способ движения связок-двоек.

Через два часа мы подходим к стенке, на которой уже нет выступов и зацепов. Она крутая и почти гладкая. Ким достает из рюкзака набор скальных крючьев и карабины (защелкивающиеся металлические петли), навешивает их на грудную обвязку, надевает через плечо длинный темляк молотка. Здесь страховка будет осуществляться при помощи крючьев. Ким находит трещину в скале, подбирает для нее подходящий крюк сантиметров двенадцать-пятнадцать длиной и вгоняет его молотком в трещину. Крюк звенит и, повторяя изгибы трещины, намертво входит в скалу. Чем глубже уходит в нее крюк, тем звук его становится выше. Крюк «поет». Это значит, он надежен. Если звук глухой, дребезжащий, тогда лучше перебить крюк или подобрать другой по толщине и форме. Но Ким с первого взгляда определяет, какой нужен крюк. Продев в отверстие забитого крюка стальной карабин и пропустив через карабин веревку, Ким начинает подъем. Я держу двумя руками идущую к нему через карабин веревку – она идет по рукавицам – и внимательно слежу за каждым его движением. В случае срыва Ким упадет на то расстояние, на которое он ушел от крюка, и еще на такое же расстояние ниже крюка. Далеко от крюка уходить нельзя, не далее четырех-пяти метров: при отвесном падении на глубину более десяти метров веревка в момент натяжения может сломать ребра.

Хорошо бы посоветоваться, но стук Костиного молотка, которым он выбивает крючья, раздается еще далеко внизу. С площадки Костю и Володю не видно. Прямо за краем ее пропасть, из которой мы поднялись. Ледник уже далеко-далеко внизу. Огромные его трещины – нам пришлось их обходить – кажутся отсюда тоненькими ниточками.

– К тому же ты устал, Ким.

– Ни капли. Съедим сейчас чего-нибудь, и до вечера свободно поработаю.

– Но ты учти: сейчас пойдут участки трудные – «оконные стекла», потом лед.

– Я знаю. Дойдем, Сан Саныч, я вам говорю, дойдем!

Еще и еще раз все взвешиваю. Если мы не успеем добраться засветло до площадки, нам предстоит «холодная ночевка» – придется провести ночь на стене в сидячем, а то и в стоячем положении, без палатки, без горячей пищи. Это может подорвать силы. Высота, холод, бессонная ночь, затекшие в неудобном положении

руки и ноги и в результате ослабленность – вот что нас ждет в этом случае.

– Сколько у тебя крючьев?

– Шестнадцать, – говорит Ким, пересчитав крючья. – Да еще четыре ледовых. Карабинов маловато, но ведь ребята поднесут. Нельзя такую погоду упускать. Гляньте, ни облачка. Как стеклышко!

И я соглашаюсь.

– Идем!

Отсюда, с площадки, стена кажется непроходимой. Но Ким проходит к скалам, находит одну зацепку, вторую, звенит крюк, и вскоре я его уже не вижу за перепадом скалы.

Я не очень уверен в этом и молчу. Но слышать такие слова мне приятно. Ребята хотят в случае неудачи разделить со мной ответственность за принятое решение. Но я знаю, что она на мне.

– Вы поели там что-нибудь? – спрашиваю я.

– Баночку шпротов, Саныч, в настоящем прованском масле, сантиметров тридцать великолепной колбасы и по ма-а-аленькому кусочку хлеба, – смакуя, говорит Володя, – все это мы съели не стоя, а сидя. Сидя на великолепной площадке, на которой мы моглибы даже лечь. Но мы не захотели...

Ким отдохнул и уходит дальше на всю веревку. Теперь эта веревка называется «перила». По ней сначала поднимаются вверх Володя с Костей, потом своей веревкой они вытаскивают рюкзаки: с ними здесь не пролезть. И тогда уже иду я, снимая карабины и выбивая крючья. Володе и особенно грузному Косте подниматься по веревке на руках тяжело. Начинает сказываться усталость, да и высота. Я же после выбивки крючьев так изматываюсь, что повисаю у «лба» на веревке и беспомощно болтаюсь, отдыхая, на трехсотметровой высоте.

А впереди самый сложный участок маршрута, так называемые «оконные стекла» – гладкие, отвесные стены с несколькими горизонтальными полочками, на которых при нужде может собраться вся группа. Общая высота этого участка метров сто двадцать – приблизительно высота Московского университета на Ленинских горах. В нашем измерении это четыре веревки.

Ким устал, но не хочет в этом признаться, не дает Володе идти первым.

– Саныч, – доказывает он, – я же больше отдохнул, я же давно поднялся, а он еще не отдышался.

– Ладно, иди, – говорю я, – Володя сменит тебя на втором «стекле». Ты не выкладывайся, работы еще много, тебе силы надо беречь больше всех.

Ким идет, забивает крючья, лезет, лезет и лезет.

В одном месте он никак не может найти зацепку. Крюк забить тоже некуда. Ким шарит по скале руками, еще и еще раз просматривает ее, но ничего не может найти.

Впереди крутой лед с островками заливных скал. Лед натечный, он плохо держит кошки, совсем не держит ледовых крючьев, и в нем очень плохо вырубать ступеньки – натечный лед как стекло, в нем нет вязкости, как в глетчерном, и он скалывается линзами.

Первым выходит Ким. Он должен подняться метров пятнадцать по льду до скального острова и там поискать пути – то ли по скалам, то ли по льду в обход острова. Я довольно паршиво стою на остром ледовом гребешке и страхую Кима через скальный крюк с карабином. Он быстро поднимается по льду на передних зубьях кошек. В правой руке у него айсбайль, в левой – крюк. Ким цепляется за лед не только кошками, но еще клювом айсбайля и ледовым крюком. Вот он добрался до низких обледенелых скал, но зацепиться не за что – скалы заглажены и зализаны. Он судорожно ищет хоть какую-нибудь трещину, но не находит. Наконец, балансируя, Ким тянется рукой к заднему карману, где у него молоток. Мы ждем. Ким долго выстукивает скалу, словно доктор больного. Ноги у него дрожат. Раздается звук забиваемого крюка, но звук глухой, он не сулит ничего хорошего. Ким оборачивается ко мне.

– Саныч, крюк ненадежный. По скалам не пройти, я иду в обход.

Он и так уже ушел слишком далеко от моего крюка, а теперь Ким обходит скалу и скрывается за ней. Веревка медленно ползет вверх. Время тянется нестерпимо долго. Кима не слышно. Крючьев он не бьет. Потребовать от него, чтобы он забил еще крюк, – значит только помешать ему, ведь Киму виднее. Допущен просчет, нарушены правила страховки.

– Ким! – кричу я. – Веревки осталось пять метров!

Ким молчит, веревка медленно ползет к нему,

– Ким, веревки два метра! Опять молчание.

– Ким, веревка вся!

В ответ чуть слышно раздается какой-то хриплый голос Кима:

– Саныч, тут плохо... Подойди.

Володя осторожно поднял Кима и поставил на крутой лед, подпирая его снизу. Сверху Кима держала веревка. Тихонечко, помогая Киму переставлять ноги, Володя боком перевел его к скале и щелкнул карабином. Ким был застрахован. Тогда Володя посмотрел на меня. Положение мое было аховым. Мне ничего не оставалось, как просить отстегнуть мою веревку от Кима и идти до них без страховки. И я сказал:

– Отстегни веревку от Кима. Я пойду. Здесь немного.

– Постой, Саныч, – спокойно сказал Володя. – Я тебе ее перекину, ты возьмешься за веревку для равновесия. Только не нагружай!

Он подождал, пока я подойду, и повернулся к Киму. Стоять рядом с ними было негде. Я взял у Володи молоток, забил для себя крюк и вырубил ступеньку для ног. После этого я посмотрел на Кима. Лицо у него было серое. Он сидел уже в веревочной петле, боком к скале. Володя ощупывал его с ног до головы.

С Кима я перевел взгляд на лед и посмотрел вниз. Я отчетливо представил себе, как мы катимся по льду, как нас бьет о скалы и швыряет вниз... Мне стало нехорошо и чуть не стошнило.

– Все в порядке, ребята! – сказал Володя, окончив осмотр Кима. – Голова, позвоночник целы, переломов нет. Ушиб ребер, может быть, трещина, но не больше. Все в порядке, Ким. Слышишь?

Ким слабо улыбнулся.

– Ну, Саныч, что дальше будет? – весело спросил Мешков.

Его задорный тон сразу отрезвил меня, и я ответил спокойно и громко:

– Не спеши. Сейчас скажу.

Я огляделся. Место было на редкость скверным, ни встать, ни сесть, ни повернуться. Крутой лед и едва выступающие из него заглаженные и обледенелые плиты скал. Светлого времени оставалось не больше часа.

– Будем ночевать, – сказал я. – Для начала бейте крючья. Лупите во все трещины все, что есть, – и скальные и ледовые. Там, где сидит Ким, вырубим во льду площадку и сядем.