Ким немного помолчал и сказал:

– Мы дошли бы, Саныч, до площадки, если бы не эта история. Негде там было зацепиться, понимаешь – негде...

– Брось, Ким. При чем здесь ты? Вина моя. Ты устал, торопился. Нельзя работать по четырнадцать часов в день на такой стене. Нам надо было остановиться тогда.

– Мы дошли бы, Саныч, тут совсем рядом, – опять сказал Ким.

– Брось, Ким, – рассердился Мешков, которому я передавал заряженную ракетницу. Он высунулся из палатки, раздался гром выстрела, и наши лица озарились слабым зеленым светом. Проверив, как держится веревка, пропущенная через палатку, мы опустили головы на колени и сделали вид, что заснули. Вряд ли можно назвать это состояние сном. Когда сидишь вот так, тесно прижавшись друг к другу, не можешь вытянуть ноги и пошевелиться, когда снизу и сзади несет холодом, это не сон, а забытье. Но оно тоже дает отдых, главным образом моральный, для нервов. И когда сидишь так, все время помнишь: рядом с тобой товарищ, и переложить руку, переставить ногу или поправить под собой рюкзак – значит, потревожить товарища, нарушить его сон. Приходится сидеть иногда в самом неудобном положении и терпеть.

Когда рассвело, я не стал будить ребят: нужен хороший отдых. Но вот заворочался Ким, и я спросил у него:

– Как дела, Ким?

– Не знаю, кто как, а я поспал, – ответил он.

– Самочувствие? – спросил Володя.

– Самочувствие отличное, можно идти, – сказал Ким.

Я посмотрел на часы. Было уже восемь. Пора собираться.

Володя поддержал его.

– Я тоже думаю, надо идти, Саныч. Все равно не сегодня, так завтра будет у нас ночевка на стене. Что мы, не видели холодных ночевок? А какая погода завтра будет, еще неизвестно.

– Завтра мы можем быть дома, – сказал Костя.

Дома... При этом слове возникла перед глазами наша лагерная палатка, четырехместная, с деревянным полом и кроватями, баня по-черному, наш стол в столовой, лица друзей. И... ощущение полного покоя и блаженства. Так это далеко и невероятно... А ведь где-то был город, по-летнему одетые люди... А еще дальше – родной дом, жена, дочурка, любимые книги, мягкий свет

настольной лампы. Неужели все это действительно есть на свете?! Неужели все это будет?! Даже самые обычные вещи становятся после восхождения удивительно дороги для нас.

«Травка моя, травушка!» – вспомнилось мне. Пожилой альпинист после многодневного траверса и продолжительных спасательных работ лежит на носилках посреди невысокой и редкой травы. Он гладит ее и плачет: «Травка моя, травушка!»

...Лед кончился, и над нами теперь возвышались коричневые монолитные граниты. Застучал молоток, зазвенели крючья, побежала с шелестом по рукавицам обледенелая веревка. Берешься за найденную зацепку, другой рукой – за шероховатый выступ, предварительно опробовав его, ставишь ногу на использованную уже для руки выемку в скале, переносишь на нее вес тела, выжимаешься на ноге, ставишь другую ногу. Упоры, захваты, распоры, выжимания, подтягивание... Вверх, вверх, вверх. Подъемы сменяются ожиданиями, ждешь, когда пройдут товарищи. Сегодня мы на всех трудных участках применяли «перила»: поднимались по веревке первого. Руки от этого налились тяжестью, пальцы одеревенели. Но все-таки легче и быстрее. Кожа на кончиках пальцев давно уже содрана, штормовые костюмы протерты, от усталости притупляется внимание. Собираешь все силы, чтобы не ошибиться, не просчитаться, не допустить оплошности. А мне, руководителю группы, надо думать и решать. Ведь даже небольшая ошибка может обернуться здесь бедой. И ее уже не исправишь. «Выдай! Выбирай! Готово! Пошел!» – других слов мы почти не произносим в этот день.

Решаем подниматься по желобу и идти сегодня, поскольку ночевать здесь все равно негде. Ким уходит в желоб на всю веревку и просит подвязать ему вторую. Но узел, связывающий веревки, не проходит через карабины забитых Кимом крючьев. Поэтому одновременно за Кимом приходится идти Володе. Это опасно: Ким может сбросить на Володю камни. Но что делать, если Киму нужна веревка и он не может остановиться в

желобе... Вскоре Ким кричит, что он вышел. Обе веревки кончились. Конец я закрепляю на всякий случай на карабине. Заглядываю в желоб и вижу Володю, который поднимается метрах в тридцати надо мной.

– Скоро выйдет, – говорю я Косте, отходя от желоба. – Снимает веревку с карабинов, чтобы можнобыло вытащить рюкзаки.

И вдруг раздается страшный грохот. Кажется, обрушилась вся стена. Из желоба летят скальные глыбы в несколько тонн весом каждая. Мы с Костей инстинктивно прижимаемся к скале. За грохотом наступает мертвая тишина. Страх, дикий страх пронизывает меня. Огромным усилием воли поднимаю голову и вижу белое лицо Кости. Он с ужасом смотрит на ползущую из желоба веревку. Показывается ее перебитый конец. Нити капрона распустились махровой кистью. Веревка соскальзывает мимо нас и распрямляется внизу, повиснув на нашем карабине. «Вот и все... – думаю я. – Как тихо стало. Володя пролетел, когда мы прижались к стене. Надо посмотреть вниз. Да вряд ли увидишь. Его, конечно, сбросило на ледник. Ким, наверное, остался. Он должен остаться, он же вышел! А может быть, смело обоих? Без веревки нам с Костей отсюда не выбраться. Остался обрывок. Крикнуть Киму? А если он не ответит?..»

Костя молчит. Я делаю движение, чтобы подойти к желобу, и вдруг отчетливо слышу голос Мешкова:

– Ребята! Все в порядке, у меня из-под ног ушло!

– Жив!!! – выдыхает Костя и, прислонившись к скале, закрывает глаза.

А Володя кричит наверх:

– Ким, веревку перебило! Подниматься мне?

Я поднял голову. Рядом со мной висел на стене в белом спальном мешке, словно в саване, Костя. Он был похож на привидение. В небе горели звезды. Далеко внизу, там, где кончались черные горы, мерцали огни города. От колебания воздуха они переливались, как платье на цирковой артистке... Сейчас около одиннадцати. Люди ходят по освещенным улицам, гуляют, едят мороженое, смеются... Каждый из них, когда захочет, может выпить сколько угодно газированной воды... «Ну нет, если выберусь отсюда, больше никогда не сделаю такой глупости!»

Я надвинул на глаза спальный мешок и попытался задремать.

Когда стало светать, мы никак не могли докричаться до Кима и Володи. Дул свежий ветерок. Голоса их слышны, а что они нам отвечают – не разберешь. Костя несколько раз подряд кричал вверх: «Ким, можно идти?», а потом насупился, осерчал и сказал: «Невозможно так работать. Я сейчас брошу все и уйду».

Потом, уже внизу, мы долго хохотали над этой фразой. И он тоже. Но в тот момент я посмотрел на Костю с опаской.

Пользуясь веревкой, я поднялся по желобу без особых затруднений, хотя участок был покрыт сплошь стеклом натечного льда. С верхней страховкой все просто, а вот с нижней...

– Как ты здесь пролез, Ким? Не представляю, – сказал я, когда мне удалось просунуть голову в верхнюю горловину желоба.

Володя и Ким рассмеялись. Они сидели в мешках на небольшом уступчике скалы и были похожи на близнецов-пингвинов, – Чего ржете?

– Я вчера точно это сказал, – пояснил мне Володя, – ну слово в слово.

– Как спалось, Саныч? – спросил Ким.

– Спасибо, хорошо. Только скучно без вас было, и мысли мрачные в голову лезли. Напугал нас вчера Володька.

– Вот она, вершина, – Ким показал рукой на виднеющуюся вдали скалу. К ней вел довольно простой гребень.

3 июля 197... года

Итак, прилетели уже все, кроме В. П. Ванина и И. И. Бочарова. Они прибудут вместе через неделю. Сейчас Вадим Петрович, кажется, находится в Канаде.

Сегодня у нас совместный выход в горы с Мишей Поповым и Петей Ереминым. Каждый занимается своей работой. С Мишей хорошо ходить, он очень приятный человек, к тому же помогает мне определить растения, извлеченные из желудков птиц. Ему это ничего не стоит: глянет только и тут же сыпанет латынью.

У Попова своя задача – он выясняет состав растений высокогорья, жизненные формы и их приспособляемость к столь крайним условиям. В малюсенькие цветочки он вставляет чувствительный термометр, внешне похожий на шариковую ручку, и измеряет их температуру. Собирает альпийские растения для гербария.

Любопытная работа у географа Пети Еремина. Его интересует загрязнение природной среды тяжелыми металлами – теми, что выходят из труб фабрик и заводов, и теми, которые распространяются по земле благо даря удобрениям и ядохимикатам.

Проблема рассеивания в природе солей таких тяжелых металлов, как свинец, никель, кобальт, цинк, ртуть, сейчас стоит очень остро. Отходы заводов оседают не только на первых десятках километров, их тонкодисперсные частицы разносятся по всей земле. И вот фоновые значения таких загрязнений можно получить лишь на больших высотах, на нетронутых снегах высокогорья.

Мы сошлись у моренного озера, рядом с которым лежит большой снежник, и уселись отдохнуть на солнышке. Над ущельем стрекочет вертолет – делает заброски на Плато для мешковцев.

– Когда видишь здесь вертолет, – говорит Миша, – начинаешь понимать всю грандиозность здешних масштабов.

Действительно вертолет лезет вверх на фоне стены и постепенно становится маленькой точкой величиной с муху, не больше. И тут соображаешь, что до него семь-восемь километров, а стена, высота которой подчеркивается при этом сравнении, сразу становится двухкилометровой.