В совместном владении семьи Чичериных находилось родовое имение, перешедшее к ним в наследство от отца, и кое-какие капиталы. Родные предлагали Георгию Васильевичу произвести раздел этого имущества, но он отказался. В одном из писем Чичерин писал: «Никаких капиталов нам в совместном владении не принадлежит. В совместном владении состоит только Покровское и оставшийся от Никольского клочок (кажется, Темешево). Были когда-то капиталы наследников Ж. Е. Чичериной, но этот счет закрыт. Совместные капиталы уже не существуют, они истрачены. Раздел может состоять только в том, что Покровское передается Николе, оставшийся от Никольского клочок — Соне, а мне ничего. Капиталы, находящиеся в частном владении каждого из нас, не имеют никакого отношения к общему владению наследников Чичериных. Я мог выиграть в Монте-Карло миллион рублей.— Это не касается наследников Чичериных. Или я мог все отдать партии, что у меня есть и чего у меня нет,— это не имеет к наследникам никакого отношения. Итак, слово «капиталы» в доверенности противоречит действительности — таких капиталов нет». Несколько позже Георгий Васильевич прямо напишет, что его права как «совладельца при селе Покровском» переходят к брату Николаю или его наследникам.
После смерти в 1908 г. Павлова-Сильванского из близких друзей Чичерина в России оставался только Михаил Кузмин, товарищ по гимназии. Чичерин принимал большое участие в судьбе своего друга. В 1904 г., когда Кузмин после смерти матери остался один, Чичерин в течение нескольких лет ежемесячно выплачивал ему по 100 рублей на аренду квартиры с пансионом. Много помогал Георгий Васильевич и своим зарубежным друзьям-пролетариям. Известно, например, что семья французского рабочего Субрие некоторое время фактически жила на его средства.
Интересен в биографии Чичерина и такой факт. В Германии он узнал о бедственном положении русских политических эмигрантов из рабочей среды. Попав за границу прямо с каторги, некоторые из них нуждались в лечении, а средств не было. Тогда Чичерин решил на свои деньги построить санаторий, где рабочие-эмигранты за небольшую плату могли бы поправить здоровье. Дело это, однако, сорвалось из-за высылки Чичерина из Берлина и недобросовестности его компаньона, врача одного из германских санаториев, некоего Иосилевского. Получив от Чичерина 40 тысяч германских марок, он так ничего и не сделал. Чичерину и его немецкому другу — адвокату Оскару Кону — потребовалось несколько лет, чтобы вернуть деньги.
Поселившись в 1908 г. в Париже, Г. В. Чичерин снова попадает в сферу русской политической эмиграции. Много времени он уделяет установлению контактов между отдельными группами эмигрантов, связывает их с местными социал-демократическими партиями (в Германии, Франции, Бельгии, Швеции, Дании и др.), оказывает поддержку эмигрантам, организует для них лекции, сотрудничает в социал-демократической печати. Георгий Васильевич помогал нелегальной газете «Моряк» (выходила с 1906 г.), органу русских революционных моряков, наладить связи с балтийцами, с заграничными большевистскими землячествами эстонских и латышских моряков в Англии, Бельгии, Италии и Франции. Он организует группы содействия «Моряку», способствует распространению этой газеты. (В декабре 1915 г. на лондонской квартире был произведен обыск по подозрению в принадлежности Чичерина к Союзу русских моряков. Но полиция ничего не нашла и оставила его в покое.) В 1910 г. Георгий Васильевич вместе с жившим тогда в Кракове польским эмигрантом и политкаторжанином С. Ю. Багоцким (1879—1953), впоследствии одним из организаторов советского здравоохранения, создал общество «Cracow Society» для оказания помощи политзаключенным. Оно имело отделения в Европе, Америке и Австралии. Чичерин был членом «Фонда помощи ссыльным и политзаключенным» в Париже. Отдавая много сил и времени «мелкой работе» по обслуживанию заграничных групп, Георгий Васильевич говорил: «Когда сведены концы с концами, самая миниатюрная работа дает удовлетворение».
По партийным делам Чичерину приходилось ездить во многие страны. Это позволило ему установить широкие личные контакты с представителями русской политической эмиграции и руководящими деятелями социалистических партий большинства государств Европы.
Александра Михайловна Коллонтай, вспоминая о своей революционной деятельности за границей, когда ей часто приходилось сотрудничать с Георгием Васильевичем и выполнять его поручения по «обслуживанию лекциями русских колоний» и т. п., ПИсала: «...я находилась в непрерывном деловом общении с проживавшим в Париже т. Чичериным (Орнатским), секретарем «бюро политической эмиграции». Его неисчерпаемой энергии, преданности, самоотверженности обязана политическая эмиграция не только оказанием материальной помощи эмигрантам, но и установлением связи между группами эмигрантов и постоянным политическим их руководством. Тов. Орнатского знал каждый рабочий, попавший за границу; к нему шли за помощью лица самых различных партийных толков, всегда уверенные в его поддержке. Все, кому пришлось работать с т. Чичериным— Орнатским в условиях эмигрантщины, сохранили на всю жизнь самое светлое воспоминание о его кристально чистой личности, подававшей пример редкой трудоспособности и самоотверженности».
Активно включается Георгий Васильевич в работу французской социалистической партии и устанавливает дружеские отношения с парижскими рабочими.
Социалисты 14-го округа Парижа привыкли к тому, что на их еженедельных собраниях часто присутствовал Чичерин. Если было свободное место в зале, он молча усаживался, не было — стоял со шляпой в руках и внимательно слушал выступавших. Нередко сам брал слово. Его речи всегда были обстоятельны, интересны и оригинальны. Присутствующие охотно слушали своего русского товарища.
«Жажда живой среды, жажда массы, жажда гущи процесса» привели Чичерина, по его словам, в самое близкое общение с западным рабочим классом. «Я с ним тесно сблизился,— писал он,— на почве личной дружбы, забот о детях, участия в семейных радостях и горестях, сначала в Германии, потом во Франции. Я близко, изнутри узнал и германскую и французскую рабочую среду. Я глубоко полюбил и ту и другую».
Но Георгий Васильевич видел, что правые круги французской социалистической партии скрывали под мнимой революционностью формулировок «бесцеремонный оппортунизм», страдали лицемерием и карьеризмом, занимались интригами. Как-то в разгар преследования французскими властями русских политэмигрантов Чичерин на собрании секции социалистической партии поднял вопрос о том, чтобы социалисты выступили в их защиту. Но он встретил крайнюю враждебность со стороны многих присутствовавших. Некоторые даже принялись расхваливать систему высылки иностранцев. «Я поддался сзоему негодованию,— вспоминал Чичерин в 1922 г.,— и стал говорить им о том, что французский капитал, как вообще капитал передовых стран, при содействии царизма самым варварским образом эксплуатирует российские трудящиеся массы и что выжатая из последних нажива идет в пользу всей Франции и крупицы из нее перепадают и тем, из которых вербуются гедисты, эрвеисты и проч. Я смотрю вокруг себя и вижу сравнительное всеобщее благосостояние, которое получается безмерными страданиями трудящихся масс в России. Меня прерывали негодующими возгласами: «Вы националист». Я отвечал: Если я националист, то я националист угнетенных, националист эксплуатируемых мировым капиталом трудящихся масс России, а вы националисты капиталистического спрута, вы националисты ростовщиков и эксплуататоров».
В 1914 г., незадолго до начала мировой войны. Чичерин выезжает в Лилль и Рубе, где следит за избирательной кампанией Ж. Геда и гедистов, занимается устройством антивоенной демонстрации. В письме к П. Б. Аксельроду от 20 апреля 1914 г. он пишет о Лилле: «Это единственный уголок Франции с серьезной организацией», где партия носит «вполне пролетарский характер», а не состоит, как в других местах, из «гуманитарно настроенных classes moyennes адвокатов, учителей, рестораторов с присоединением нескольких приказчиков».
В городе Крей Чичерину сказали: «Очень трудно заинтересовать социализмом рабочий класс, им в основном интересуются средние классы».
Георгий Васильевич отметил, что в Лилле на 220 тыс. жителей приходится 2500 членов социалистической партии, но лишь десятая часть из них ходит на собрания, а остальные ограничиваются уплатой членских взносов. Чичерина поразил такой факт: эта масса настолько инертна, что ее можно завлечь лишь кинематографом и шансонетками. «Здесь в Lille хоть увеселения с социальным содержанием; a Roubaix еще ступенью ниже. Cinema глупейший, шансонетки неприличные, а в промежуток между первым и вторым отделением выступает Гед и другие ораторы и в течение часа самым кратким образом говорят о текущих политических вопросах и социалистическом будущем, после чего шансонетки и cinema продолжаются. Я должен сказать, что по окончании речей Геда три четверти публики (а публики страшно много, давка ужасная) уходит, так что мне вся эта возмутительная профанация представляется даже практически излишней. И это воспитание пролетариата... И это Roubaix, о котором Гед говорит: «Если бы во Франции было двадцать Рубе, социалисты были бы хозяевами Республики»».