4
Дьяк Малороссийского приказа Иван Волков стоял перед столом Шафирова. Шафиров заметно осунулся. Не было в нем той уверенности, что светилась в дни радостного известия о поражении Булавина,— слишком рано праздновали победу в Москве, и теперь каждый день приходили тревожные вести о том, что страшный затаенный пожар на Дону набирает силу, незримо ширится, готовый разразиться опустошительным пламенем. День ото дня все тревожнее вести с Дона — как тут не осунуться? Ему, дьяку Волкову, и то хватает хлопот, а уж Шафирову...
— Никак немочно отписать такое на Запороги, Петр Павлович, понеже казаки запорожские испокон воровством поверстаны, не станут они приступать к Булавину.
— Да у них ли он, Булавин-то? Мне вон по вся дни грамоты идут: Булавин пойман! Булавин пойман! А на деле то один вор, то другой Булавиным пролыгается, вот и поймай.
— В Сечи Булавин был. Два раза. Другой раз на раде слово держал, казаков к своему воровству приворачивал.
— И чего?
— А того, Петр Павлович, что ныне у них скинут старый кошевой, ныне выкрикнут Гордеенко...
— Этот старый вор?
— В том-то и поруха... Тимошка Финеенко, как его скинули, отписал нам в приказ не по злобе — по совести, что-де токмо куренные атаманы к вору Булавину не склонны, а другие, слышно, в рот ему глядят.
— Где он ныне?
— В Кодаке сидит. Будто бы тайные послы к нему денно и нощно рыщут с Дону и других запольных рек.
— Взять его за караул!
— Вели, как взять? Запорожцы не отдадут — не повелось.
— Немедля отпиши Ивану Степанычу! Немедля!
— Отчается ли Мазепа?..— усомнился Волков.
— Отчается!
Волков упрямо переступил с ноги на ногу, качнул головой, как если бы сказал при этом: «Не знаю, отчается ли...», а вслух произнес:
— Мое дело сторона, токмо одумалось мне, будто темен Мазепа. Идут на него тяжелые наветы, будто сношенья иметь изволит тайные с польским королем нынешним, да и... душой зело нечист. Эвона чего выкинул: дочку Кочубееву, коя крестницей ему доводится, в жены без венца взял, видать, златом приманил, ведь пятьдесят тысяч рублев собирает на себя ежегодь! А девка-та во внучки годится ему.
— То делу не помеха! Отпиши ему, что-де ныне вор и богоотступник Кондрашка Булавин живет в Кодаке, а мы-де тайно уведомлены о замыслах его воровских. Отпиши ему по рассуждению, дабы он того вора Булавина поймал, добро сковал и прислал за крепким караулом к Москве. Кои же казаки к бунту приворочены и вкупе с другими ворами являлись или идти на Дон сбираются, тем бы он чинил наказание по войсковым правам.
Волков с облегчением вышел от Шафирова на двор — не нравился ему этот выскочка, да чего поделаешь, коли они с царем Петром в один день именины справляют, напиваются у немцев до поросячьего визгу...
Подьячий Волкова втихую завязался с приказными в карты и прозевал хозяина. Волков вернулся назад, заглянул в душную клетину канцелярии, зыкнул:
— Михайло! А Михайло!
Подьячий Второв зажал медяки в кулак, выскочил вперед:
— Чего велишь, батюшко?
— Пойдем скорей в свой приказ, чернильное ты рыло! Надобно грамоту писать Мазепе!
— Не успеть ныне: солнышко-то уж за полдень перевалило!
— Надобно скороспешно отписать, понеже великой важности та грамота!
— Важности ейной я не перечу, токмо не успеть ныне, да и почто торопить судьбу? Вот завтра, наутрее, прискребем в приказ, да и почнем ту грамоту писать, окстясь,— гнусил за спиной Волкова подьячий.
— Молчи! — замахнулся Волков.— С царева слова ту грамоту писать велено!
Замолчал подьячий. Примирился. Тонко поскрипывал меховыми сапогами по снегу. На колокольне Ивана Великого озабоченно и сиротливо вскрикивали галки.
— Слыхал, чего вытворяет Булавин? — приостановился Волков.— По всему Дикому полю затлело! Вот и возьми теперь его! Самому Мазепе ничего не поделать, а то послал летось Горчакова, дабы порядку там прибавить — эка сила, свинарь арбатской! Тьфу! Сказывал мне Прохор Лукошкин, что-де Горчаков этот зело свиней возлюбил, как вынесут им жратву, так он и кричит дворне: эвон-де еда-то! И сам к корыту ложится. Тьфу! Чернила-то есть?
— Есть,— вздохнул подьячий.
— Не высохли?
— Поплюю.
