6
Кража сена окончательно убедила Булавина в том, что надо отправить семью в Трехизбянскую, в старый отцовский курень, где ныне жил брат Иван. Для переезда хватит двух-трех подвод. Скотину стоит порешить, кроме лошади и телки, поскольку у Ивана водилось хозяйство. «Проживут пока без меня»,— окончательно решил Булавин, нахлестывая лошадь.
Рябой с ним не поехал в Бахмут. Не поехал он, конечно, и в Изюм — в пасть к Шидловскому, он погнал куда-нибудь в степь, в один из верховых городков, выстроенных беглыми, там не раз отводил он душу. Хорошо бы махнуть вслед за ним, но какая-то непривычно трезвая мысль вот уже несколько дней не давала Булавину покоя. «Старость, что ли?» — порой спрашивал он себя.
Голодная, простоявшая всю ночь на короткой привязи лошадь, целый день пробегавшая накануне, перешла сначала с галопа на рысь, а потом и вовсе пошла шагом. Булавин подгонял ее. Он неожиданно для себя вместо того, чтобы обдумать отъезд семьи получше, углубился в подсчет своих годов. Сколько же ему? Во время первого похода на Азов ему было... Сколько же ему было тогда, в девяносто пятом? Но как Булавин ни считал, ничего у него не получалось. Бросил поводья, принялся на пальцах считать — и тоже не выходили годы, хоть мало-мальски похожие на его возраст. «Занапрасно у отца Епифана не учился счету и письму»,— сокрушался Булавин. Мальчишкой ему было не до ученья: батько атаманом был, он — у мальчишек коноводом. Казацким детям скорей бы до сабли, а не до науки... «Сколько же мне годов?» И тут ему вспомнился с удивительной ясностью первый азовский поход. Известие о подкреплении туркам, пришедшее с моря. Неудача при штурме. Смерть людей. Стрельба. Потом надолго остановилось и все четче вырисовывалось лицо юного Петра. Его неистовый призыв: «Кто захочет мне великую радость принести — тот пусть отобьет у турка обе каланчи! Я же царевой милостию своею да не оставлю вас и каждому выдам по золотому! С богом, казаки донские!» Булавину долго снились эти две каланчи по обе стороны устья Дона. Меж этими каланчами турки сваи набили, канатов натянули — ни проплыть, ни пробраться, ни принести осаждающим царевым войскам никакой помощи водой... Кинулся Булавин с казаками. У самого подножья каланчи обожгло его, ошарашило пушечным адом. Хорошо, был пеший, а не то унесла бы его лошадь. Ноги назад повернуть хотели, но велико было желанье царю послужить, удаль казацкую показать. Ворвались казаки внутрь, и пошла сабельная рубка. Чем выше загоняли турок наверх, тем плотней их там становилось. На саблю тремя отвечали. А много ли сабель нужно казацкой голове? Одна. Нашла Булавина турецкая сабля на самом верху: не отклони голову назад — рассекла бы вражья сталь сверху донизу, а так лишь концом по щеке жогнула, будто кипятком плеснуло. В кровище вышел Булавин из каланчи. Пленных — человек шесть-семь — казаки коленками поталкивали к царю. Петр увидел окровавленного казака и зашагал навстречу.
— Чей? Какой станицы? — спрашивает.
— Булавин, Трехизбянской станицы атамана сын Афонасьев.
— Молодец! Вот тебе золотой! Остальные, подходи!
Видел Булавин, как приготовленная сотня золотых высыпалась в суконную треуголку царя, но больше половины ушла в карманы толсторожего генерала Головина: не нашли эти деньги своих владельцев. Все казаки остались вокруг каланчи на левом берегу и вокруг другой — напротив. Видно, молодого царя, еще не бывавшего в сраженьях, задело это. Снова подошел он к Булавину, отер, помнится, своей дорогой полой кровь с казацкой бороды, сколько от роду, спросил... «Да, спросил...» — размышлял Булавин и никак не мог вспомнить ответ. Ему и сейчас все виделся почему-то царев раздвоенный снизу подбородок, легкий налет мальчишеских усов, да крупные, будто удивленные глаза под тяжелыми бровями.
— Ровно на десять годов старее меня,— сказал тогда царь и еще дал ему золотой.
«На десять лет старее его...— думал Булавин.— Спрошу у отца Алексея, сколько царю годов от роду, а потом прибавлю десяток — вот и весь счет!»
Впереди из утреннего тумана проступили невысокие деревья молодого Бахмутского кладбища. Откуда-то пахнуло дымом — не тем, пожаровым, что остался позади, на солеварнях. «Печи топят. Не спалось ныне»,— подумал он о бахмутцах, проникаясь к ним отеческой любовью.
Городок и в самом деле не спал. По многочисленным приметам Булавин определил, что все там поднялись раньше обычного. В этот ранний час не каждая хозяйка к скотине встанет, не каждый казак выйдет к лошади, а тут слышно — все на ногах! «Это наш огонек видели ночью!» — усмехнулся он. Однако дымом тянуло не из городка. Поравнявшись с балкой, Булавин ясно увидел дым. За кустами боярышника заржала лошадь. Там виднелось огненное колесо. Вдруг из балки, всего в нескольких шагах, показалась голова человека в бараньей шапке.
«Еще беглый!» — тотчас догадался Булавин и придержал лошадь.
— Издалека? — только и спросил Булавин.
— Одиннадцать недель ходу...— уклончиво ответил Антип Русинов.
Не повелось на Дону расспрашивать беглых — никому на Диком поле нет до этого дела. Случалось, такие отступники появлялись, такие воровские хари мельтешили по станицам, что видавшие виды казаки и те не крепко спали по ночам, но и тогда никто не смел ни расспрашивать, ни трогать, ни высылать разбойников на Русь.
— Чего в верховых городках не остался? — спросил Булавин.— Али не приглянулось?
— Неспокойно, атаман, в верховых-то,— ответил Антип, называя неизвестного атаманом, поскольку заметил, как нравилось это любому казаку.— С прошлого, сказывают, года указ царев ходит, что-де высылать будут нашего брата беглых.
— Ходит такой указ, еще в запрошлом годе посылай был,— ответил Булавин, присматриваясь к женщинам на дне балки.— Так ныне беглый указа опасаться стал? Ничего! Ты бойся старых станиц да городков — там каждая собака знает друг дружку, ты в дороге-то иди через новые городки, через те, что подальше от шляхов понастроены. Там, в тех городках, такая же вольная жизнь, только не на глазах.
— Спасибо, добрый человек,— поклонился Антип и снял на этот раз шапку, разглядев дорогой эфес булавинской сабли.
— Там голытьба прикопалась,— продолжал Булавин, дивясь, что так разговорился, и не замечая, что говорит громче, чем надо бы, будто хотел, чтобы слышали его женщины в овраге, смотревшие на него.— Голытьба — легкий народ, без денег, без животы бежали, на топоре спят, бурьяном покрываются.
— Оно бы и неплохо к такому народу, да у меня бабы на руках — жена да вон племянница. Мне бы к хорошему двору казацкому прибиться да послужить покуда...
— А! Холопство тебе надобно! Затем ли ты бежал? Но холопством ли вознамерен себя и семью удолголетить?
— Мне бы покуда...
— Покуда тебе богатые надобны. Богатые в Черкасском да в понизовых станицах прикормились. Там, у домовитых казаков, золотые реки текут.
Булавин терял интерес к холопской натуре беглого. Он в последний раз окинул женщин и Антипа пренебрежительным взглядом и пустил лошадь в галоп.
