Именно исходя из культа своих тукумных предков, балкарцы, осетины, чеченцы и ингуши еще в XIX веке придерживались порядка, по которому после мести или получения выкупа родственники как бы оповещали покойника о выполнении своего долга. Религиозная природа мести, характеризовавшая в раннее средневековье арабов, племена моравских славян, салических франков, германцев, исландцев, определяла важнейшую черту патронимий и «фамилий» – родственную солидарность, а не наоборот, как это считали некоторые исследователи кровной мести. Ибо создание родственных организаций и групп семей онн ошибочно считали не естественным, а искусственным процессом. Так, исследователь осетин С. Каргинов писал: «Для этой цели требовалось образование более крупных союзов, и, естественно, такими являлись союзы между лицами, физическое родство которых хотя было и отдаленно, но все же сохраняло в памяти происхождение от общего родоначальника или предка». На наш взгляд, прав М. М. Ковалевский, по мнению которого первым ограничением на пути кровной мести был утвержденный самой жизнью закон равного возмездия. Действительно, на незначительных территориях горных ущелий непрекращающиеся междоусобия семейных общин и патронимий не оправдывали себя. Жизнь, по сути дела, рядом означала постоянное столкновение враждующих сторон и уничтожение друг друга.

Получившая дальнейшее развитие частная собственность послужила толчком к замене сначала в ряде случаев кровной мести выкупом «къан тёлеу», т. е. системой композиций.

Мы вполне солидарны с Н. Ф. Грабовским, что в Балкарии и скотоводческий быт также сыграл немаловажную роль в образовании изолированных хуторов. Характеризуя поселки Глашевский и Башиевский Черекской сельской общины, развивает эту же точку зрения и известный грузинский этнограф Алексей Иванович Робякидзе.

Нельзя не согласиться с М. М. Ковалевским и И. И. Иванюковым, утверждавшими, что образование полигенных сел происходило за счет коммендации, акта установления зависимости крестьян от феодала, хотя параллельно здесь играло роль разрастание поселений семейных общин классического типа. Примером того, как это могло быть в прошлом, может служить осетинское село Гизель, исчерпывающую характеристику которого дал преподаватель Аксаевского училища Андрей Цаллогов (Цаллагов. – А. М.). Несколько фамилий (Алдатовы, Мамсуровы, Теговы, Кануковы и Кундуховы) поселились сначала отдельно, но с увеличением числа семей их кварталы естественным образом соединились.

Авторов также интересовала и численность семей, которые они называют «дворами», определяя их 25 душами каждый. Здесь же в сноске со слов Магомета Урусбиева они приводят пример двора в Хуламе, где жили 183 человека. М. М. Ковалевский и И. И. Иванюков не называют описываемые коллективы большими семьями, видимо, потому, что среди них были семьи уже разделившиеся, но оставшиеся жить одним двором, ибо реально существовать в социально-экономических условиях конца XIX века семейный коллектив в 183 человека не мог бы.

Конец XIX – начало XX века для Балкарии – наиболее плодотворный период в плане активного посещения ее гостями, отражения на страницах различных изданий новых этнографических, археологических и исторических материалов о ней, попыток дальнейших теоретических обоснований собранных данных.

Очень часто балкарские общества, начиная с Безенгиевского, посещал большой любитель путешествий, ученый-ботаник, биолог и гидролог, преподаватель физики и космографии в ставропольской Ольгинской женской гимназии Николай Яковлевич Динник.

В его очерках «Горы и ущелья Северо-Западного Кавказа», «Горы и ущелья Терской области», «Поездка в Балкарию» и в ряде других отражена радость встреч с горами, природой, с этой, как он пишет, «интересною страною», общительными, жизнерадостными и любознательными людьми.

В Кашкатау (Къашхатау – А. М.) Динник со своими спутниками осмотрел село, состоявшее, на внешний взгляд, из 75 дворов, записал легенду об его образовании, сделал множество рисунков и набросков, побывал на горе с одноименным названием. Путешественники были буквально обворожены неповторимой и «неподдающейся описанию» природой берегов Черека, голубыми озерами, ярусами громоздящихся скал. Они посетили также ряд других, небольших, потеррасных и полутеррасных, населенных пунктов – Зылгы, Зарашкы, Коспарты, Мухол, Чегет-эль, Ишканты. Как видно из описания, все эти поселения были незначительными по размерам (от 5 до 30 дворов), характеризовались поквартальным поселением и объединялись в одно общество.

Касаясь вопросов свадьбы и свадебного ритуала, автор остановился на приданом невесты и его месте в общесемейном имуществе. Он указал, что приданое является неприкосновенной частью имущества женщин и «не идет в дележ наследства между детьми или родственниками мужа». Тепцов, не давая объяснения причинам, отмечал, что оно в случае смерти женщины возвращалось в дом ее родителей. Между тем, характеризуя приданое балкарской девушки и показывая, каким образом оно собиралось, он близко приблизился к ответу. Приданое горянки, по данным, полученным Тепцовым у местных жителей, начинало составляться с малолетнего возраста девочки. Родственники, в чем проявлялось их социальное единство, сначала одаривали новорожденного, а затем подрастающего ребенка в разные торжественные случаи жизни: «в праздники, в случае выгодной продажи, при хорошем урожае и приплоде скота и т. п. Из подарков этих составляется необходимый инвентарь будущей хозяйки: медные кувшины, миски, тазы, котлы, сковороды и т. д.». Таким образом получалось, что основная часть имущества являлась как бы фамильной собственностью и, значит, неотчуждаемой.

Описывает Тепцов и подготовку к свадьбе юношей, охватывавшую также определенный период и ставившую перед женихом, семьей и родственниками вполне конкретные проблемы и задачи. Семья была обязана побеспокоиться, чтобы у их сына был приличный свадебный костюм, оружие, перед женитьбой выстроено отоу.

Михаил Георгиевич Афанасьев, заведующий Костекским сельским училищем, писал, что в одноименном населенном пункте проживали кумыки, казикумыки, ногайцы и персы.

В «Трудах» Абрамовской комиссии об ингушах и осетинах читаем: «Население Джераховского общества принадлежит к ингушевскому племени. Народ этот, находясь с давних времен в близком соседстве с осетинами Тагаурского общества, часто принимал в свою среду осетин на жительство и, в свою очередь, поселялся в Осетии, вступая с ними в родственные связи, и таким образом принял от них язык и многое из нравов и обычаев осетинского народа...»

В разделе «Чеченцы» книги «Народы Кавказа» Б. А. Калоев со ссылкой на ЦГА ЧИАССР (ф. 586, д. 27, л. 78) выделяет среди чеченцев такие тайпы, как Тарковская, Джаевская и Кубачинская из Дагестана, Черкесская и Грузинская, названия которых говорят сами за себя.

Обследования, проведенные нами в 1968 – 1975 годах в кабардинских селах Малка, Сармаково, Шордаково, показали, что носители ряда фамилий здесь – потомки пришельцев: Моловы – из Абадзехии, Аговы и Аджиевы – из абазин, Капашаровы – из Балкарии, Казаковы – с Кубани, Евсеевы – из-под Георгиевска, Кумыковы – из Дагестана, Кербиевы – из Сванетии.