23 июня 197... года
...Предстоит сложная и интересная экспедиция. На леднике, на большой высоте, скорчившись в холодной и низкой палатке, писать трудно. Тем не менее по своей старой привычке я буду писать вам то ли письма, то ли странички из дневника, как хотите.
Когда наш самолет приземлился в Душанбе, к нему подкатил трап, которым управлял таджик в черной тюбетейке. Из иллюминатора я с недоумением наблюдал за тем, как он без конца обтирал лицо платком. Выйдя на трап, мы словно попали в парную баню. Сорок два градуса в тени! Это под вечер! Пока мы стояли, пытаясь отдышаться, прибыл багаж экспедиции. И тут мы поняли, что такое азиатская жара.
Мы – это передовой отряд экспедиции, семь человек. В наши задачи входит достать десять баллонов газа для кухни, тонну бензина, закупить на полтора месяца овощей и других продуктов и все отправить в город Джиргиталь, откуда вместе с тремя тоннами остального груза экспедиции перебросить все это вертолетом на ледник Фортамбек.
Почесывая влажные затылки, мы размышляем о том, как бы нам переночевать на куче мешков и рюкзаков, и тут я вдруг услышал удивленный возглас:
– Саныч, это ты?! Вот чудеса!
Я узрел, обнял и расцеловал своего старого друга Володю Мешкова. Мы не виделись много лет. Когда-то вместе делали восхождения на Тянь-Шане и на Алтае. На северной стене Талгара мы оба обморозились – я меньше, он сильнее. На моем письменном столе под стеклом лежит фотография, на которой изображена наша спортивная группа из четырех человек.
– Вы никак на Фортамбек? – Володя здоровался за руку с нашими ребятами, с большинством из которых он был знаком.
– На Фортамбек, к тебе поближе. Ты, говорят, начальник Памирского фирнового (крупнозернистый снег, как бы промежуточная стадия между снегом и льдом) плато?
Черное от несходящего загара лицо Мешкова пошло мелкими морщинками.
– Не, я директор Каспийского моря.
Володя на самом деле хозяин Плато. Он руководит работой станции «Восток» медико-биологической экспедиции Таджикской академии наук, расположенной на Памирском фирновом плато на высоте 6100 метров над уровнем моря. Он был инициатором создания этой станции, он ее творец и полновластный хозяин. Вот уже семь лет Владимир Александрович руководит научной работой этой базы.
– Читал, читал я о тебе, Володя, в газетах. – Мы снова обнялись и похлопали друг друга по спине. – Слежу за твоей биографией.
Уже седые виски у него. И в кудрях пробивается седина. Но все такой же он – быстрый, решительный, энергичный.
– Я ведь тоже, Саныч, читаю все, что ты пишешь. И даже собираю. Ну, – осмотрелся он вокруг, – я так понимаю, что вам надо куда-то сложить барахло и где-то переночевать. У меня машина, а в нашей конторе размещается на полу вся поляна Сулоева (На поляне Сулоева находились лагеря нескольких экспедиций).
Мы сидим на базаре в тени платанов и пьем чай. Журчит вода в арыке, воркуют горлинки, монотонно звучит домбра. А вокруг все красно от помидоров, зелено от огурцов. Между пестрыми халатами и яркими чалмами пробирается к нашей чайхане Матвей Догеров, гляциолог. Он недавно вернулся из Антарктиды.
– Приличная картошка по 25 копеек. Оптом отдаст дешевле. – Матвей усаживается за столик. – Дайте пиалку.
Взяв пиалу, Матвей тянется с ней к крану и выливает воду себе на голову.
Географ и гляциолог Нурис Арыпханов умелыми, ловкими движениями, с шиком, как фокусник, режет узбекским ножом перец, помидоры и какие-то неизвестные нам травки: готовит на огромном блюде салат.
– Ну что ж, Николай Ильич, – поворачивается он к начальнику экспедиции Степанову, – надо брать.
Колю Степанова, физика из Института ядерной физики, мы все называем по имени и отчеству – соблюдаем субординацию.
– Пусть Нурис останется, а мы сходим, – говорит ботаник Миша Попов, худощавый, лысоватый мужчина с седеющей бородкой.
Даже сквозь темные очки сверкают на солнце бухарский шелк и парча женщин, их расшитые блестками тюбетейки и газовые платки с золотинкой. Но на обратном пути к чайхане, с мешками на плечах, мы уже ничего не видим. Щиплет глаза от пота.
– Чаю, Нурис, чаю!
