Никогда я не видел, чтобы Вадим так хохотал. Он сидел в первом ряду и корчился от смеха. А мы, седые и лысые люди, валяли дурака и сами получали от этого огромное удовольствие.

Ванин просто обожает свою альпинистскую братию, эту своеобразную касту, где все равны, все на «ты» и все называют друг друга по имени. И его по праву старой дружбы в горах добрая половина экспедиции зовет просто Вадимом. Он отлично чувствует себя здесь, среди старых друзей-альпинистов. Недаром в прошлом году он сбежал сюда, на Фортамбек, от своего юбилея, от своего пятидесятилетия и от всех пышных московских торжеств по этому поводу. Правда, сейчас его и тут настигли. Вчера прилетела делегация от местных товарищей – с халатами, тюбетейками, с чайниками, пиалами... И конечно, с бутылками вина и речами. Чайники и пиалы пошли на кухню в общее пользование. А по поводу бутылок и речей Вадим Петрович сразу установил такой порядок: кто будет о нем говорить за столом, на того накладывается штраф – пиала с коньяком. Поскольку никто из нас пить не может, нарушать правила решались только сами гости.

17 июля 197... года

Началось... Сегодня и завтра у нас должен быть акклиматизационный выход. Те, кто уже акклиматизировался на Плато – Арыпханов, Стуков, Задорин, –выходили на пик Корженевской. С ними группа наблюдения и связи; те, кто не был еще на 5 тысячах метров, шли на Камень, а остальные, в том числе Бочаров, Ванин и я (решился все-таки), планировали выход на Плато. Гляциологи Юра и Матвей так и не спускались вниз. Работают на Плато, роют свои шурфы, подобно кротам.

Нурис со своей группой вышел уже из лагеря, но ушел недалеко – вернулись через двадцать минут. С ними брел, покачиваясь, изможденный человек с невидящими глазами. Я сначала не узнал его, хотя знакомы много лет. На пике Корженевской потерпела аварию группа альпинистов из четырех человек. Четверка сорвалась на высоте 6900, пролетела пятьсот метров по крутому снежному склону, но задержалась, зацепившись веревкой за скалы. Остались живы, но сильно побились, двигаться мог только один из них, он и пришел в наш лагерь за помощью, проделав двухдневный путь с 6500 на 4000 метров без еды, без палатки, без страховки. Как он добрался, непостижимо.

Давайте представим себе такую задачу: вам с товарищами надо на руках пронести по асфальтированной дороге длиной в два километра машину – снегоход. Непросто, верно? А если эти два километра лежат не по горизонтали, а по вертикали? Скалы, крутой лед. Холод и ветер, высота, где каждое движение дается с трудом. Ни за какие деньги люди не возьмутся за такую работу. А тут они действуют только на одном энтузиазме. Надо – и все! Награда, правда, есть – восхождение на пик Коммунизма. Мешков дает ребятам восхождение. Но, я вам скажу, на такую награду немногие согласятся... А им больше ничего и не нужно.

—   Как вы ее тащили?! Заговорили все сразу:

—   Очень просто, разобрали и тащили. Четыре дня.

—  Аккумулятор его для верха не годится. Мы поставили магнето АБ-1. Из движка взяли.

—  Теперь заводится с первого раза.

—  Если бы не радо было еще продукты забрасывать да если бы погоду хорошую, а то снег, пурга...

Мешков наклоняется ко мне:

—  Как ты думаешь, что на них произвело самое сильное впечатление? Первый след снегохода. Впервые на Плато! Один дуралей как сел за руль, так и катался минут пятнадцать. Рот до ушей, уже забыл, что и другим хочется. И так им понравилось, что, когда бензин кончился, не пожалели из примусов слить. Готовы остаться без еды, только бы покататься, обновить машину. Тут как раз и погода разошлась, красота!

—  Чего там... – раздаются голоса.

– А если я не буду спускаться в Джиргиталь? Юрий Семенович пожимает плечами.

– Может и ничего не случиться, а может все оказаться очень серьезным. Если вы не хотите спускаться, поживите несколько дней в нашем домике, в тепле. Это совершенно необходимо. Тогда посмотрим. У нас здесь бывали случаи отека легких, и очень тяжелые случаи, но у вас картина пока несколько иная.

В Джиргиталь я не полетел, а в домике одну ночь переночевал: Мешков заставил. Он решил – отлежусь, и мы с ним пойдем на Большую гору. У их экспедиции, кроме палаток, есть два маленьких домика – один в виде треугольника, с двумя крутыми скатами до земли, а другой устроен внутри как железнодорожное купе. Переночевал я на верхней полке, проворочался всю ночь в тяжелых думах и ушел к себе в палатку, на чистый воздух. В этом домике живут прекрасные люди, они окружили меня вниманием и заботой, но меня ничто не радовало. Было обидно и горько. И стыдно, стыдно...

Нурис в первую же ночь на Фортамбеке богатырски храпел, он даже и не почувствовал высоты, а я не спал три ночи. Паша Ванин сбегал на Камень для установки пункта радиотрансляции за несколько часов, а я еле-еле вылез. Мешков ходит на «Восток», как я в Москве хожу на работу, а мне Плато не видать.

—   Думал я об этом, Борис Михайлович, и не раз уже. – И я рассказываю ему о нашем разговоре с Мешковым про совмещение альпинизма с наукой.

—   Научно-спортивная экспедиция – дело новое, –

как бы размышляет про себя уполномоченный, – всякое новое дело требует основательного продумывания. Ведь опыта такого еще нет. Пока я вижу только явное противоречие между ведением научной работы и альпинизмом. Надо искать пути к разрешению возникающей здесь двойственности.

—   А вы бы поговорили с Ваниным.

—   Говорил, Сан Саныч, говорил. Не советовал ему идти без акклиматизации.

—   Ну и что?

—   Ответил, что другого выхода у него нет, он торопится, ему надо быть скоро в Москве.

—   Торопиться в таком деле...

—   Я ему и об этом говорил, а Вадим сказал, что, может быть, на вершину они не пойдут, поработают на Плато и вернутся...

—   Вряд ли... – усомнился я.

—   Вот и я так думаю. Очень уж он заводной. Лет двадцать назад было много несчастных случаев среди альпинистов. В горы ездить запретили. Вадим, конечно, тогда еще не был академиком... Ну так вот, он и начал предлагать взамен альпинизма то ловлю тигров, то подводную охоту, то парашют. И что вы думаете? Прыгал с парашютом и подводной охотой тоже занимался. Такой у него характер – не остановится он на полпути.

Боюсь, что читатель, прочитав последние строки моего рассказа, опять задаст этот сакраментальный вопрос: «Зачем?»