У балкарцев и карачаевцев «особая близость детей сестры», сохраняющаяся и в наши дни, отражается в образных народных поговорках: «Родившийся от сестры заласканным бывает» и «Если придет сын сестры, то центральный столб дома и то оживится».
Интересно, что среди «мстителей» в Балкарии отдаленных времен ведущее место занимал и дядя по материнской линии. «Отметим ту любопытную черту, – читаем у Ковалевского, – что в числе ищущих кровомщения, при отсутствии других родственников, встречается и дядя по матери». М. М. Ковалевский, кроме того, касаясь выплаты части кровного выкупа дяде по материнской линии пострадавшей стороны, останавливается и на проблемах самого института кровной мести. По мнению М. М. Ковалевского, кровная месть представляла явление универсальное и была характерна всем народам на определенном этапе их развития. Позже в работе «Закон и обычай на Кавказе» (М., 1890, т. 2, с. 115) он заметит, что у алан, одного из основных компонентов, принявших участие в этногенезе балкарцев, «отомщение составляет священную обязанность людей», и не выполнившие своей миссии, по воззрениям Сасанидов Ирана, связанных с ними племен и потомков, презирались и считались «незаконнорожденными». Культ предков, в данном случае, по Ковалевскому, как иранское влияние на балкарцев, требовал подходить к мести, как к удовлетворению прихотей предков в загробной жизни, их задабриванию. И невыполнение священного долга рассматривалось с точки зрения навлечения на пострадавшую семью и родственников различных несчастий, болезней и невзгод. Соглашаясь с той ролью, какую играл, в характеристике Ковалевского, культ фамильных предков в жизни горских народов Кавказа, мы считаем его связанным с периодом противопоставления одной группы ближайших родственников соседним, т. е. с появлением патронимии. Через поклонение предкам народы Северного Кавказа, и в том числе балкарцы, как бы поклонялись семейному очагу, его благополучию. По всей вероятности, первоначально поклонялись только родоначальнику, что как бы определяло в сознании людей единство происхождения, затем это стало связываться и с материальной стороной жизни. Еще в XIX веке у адыгейцев «существовало суеверное представление, связанное с надочажной цепью», заключавшееся в том, что если семья лишится цепи, разрушится ее основа.
В горской семье, будь то осетинской, кабардинской или балкарской, старшего уважали за то, что он являлся как бы хранителем тукумных традиций.
У абазин тамга, как «фамильная реликвия», замечает Е. Н. Данилова, хранилась в доме старшего.
Старики Хуламо-Безенгийского ущелья вспоминают рассказы отцов и дедов о том, что было время, когда невесту подводили к очагу главного дома тукума, поскольку считалось, что необходимо, мол, разрешение предков на брак.
По данным Н. Раздорского, в станице Солдатской Терской области невеста, если у нее уже не было родителей, «благославлялась» на кладбище у их могил.
