В прокламации, выпущенной Тифлисским комитетом на следующий день после этой памятной демонстрации, так описывается ход ее:

«Наши прокламации распространяются и читаются совершенно открыто. Масса разбивается на группы и обсуждает содержание прокламаций. Произносятся речи. Настроение массы подымается. Она решает демонстративно пройти около Сионского собора и мечети, «поклясться любить друг друга», остановиться на персидском кладбище, еще раз поклясться и разойтись. Масса приводит в исполнение свое решение. По пути, около мечети и на персидском кладбище, произносятся речи, распространяются наши прокламации (в этот день распространено 12 тысяч прокламаций). Настроение массы подымается все выше и выше. Накопившаяся революционная энергия рвется наружу. Масса решает демонстративно пройти Дворцовую, Головинский проспект и лишь потом разойтись. Наш комитет пользуется моментом и немедленно же организует маленькое руководящее ядро. Ядро это с передовым рабочим во главе занимает центральное место,— и взвивается перед самым дворцом импровизированное красное знамя»

Во главе этого руководящего ядра демонстрации стоит не кто иной, как Камо. Быстро оценив обстановку, они с Серго Орджоникидзе решили «устроить настоящую социалистическую демонстрацию». Камо и Серго побежали в Каравансарай (Торговые ряды) на Эриванской площади и у знакомого мануфактуриста взяли три аршина кумача. Там же, в магазине, Камо нашел палку, соорудил знамя и, спрятав его под полой широкого пальто, вместе с Серго побежал догонять демонстрантов. Они догнали их у штаба Кавказской армии, при выходе на Дворцовую улицу, неподалеку от дворца царского наместника на Кавказе князя Голицына. Окружив себя группой преданных товарищей, Камо поднял знамя. «Сначала знамя пришлось держать низко, гак как древко его было небольшое,— рассказывает Камо,— а потом подошли два взрослых парня, я встал на их плечи и таким образом мы дошли до дворца наместника. Тут вся публика в числе 10 тысяч остановилась, и в первый и последний раз в своей жизни я произнес речь. Говорил я сначала по-грузински, а потом то же на ломаном русском языке. Я объяснял значение резни. Далее мы направились к Кашведской церкви, там тоже остановились и произнесли речи против всех националистов, как махровых, так и немножко красных. Все эти националисты, как грузинские федералисты, так и армянские [дашнаки], которых до этого времени в толпе было много и которые усердно ораторствовали во дворе кафедрального собора, теперь исчезли. Я указал в своей речи, что они боятся красного знамени, как сова боится дневного света.

Нам удалось дойти до Солдатского базара. Там я произнес еще раз речь, в которой упомянул о первой демонстрации в 1901 году, когда со знаменосцем Аракелом Окуашвили мы продержаться даже трех минут не могли».

О речах Камо и произведенном ими впечатлении подробно рассказывается в большевистской прокламации, хотя по конспиративным соображениям имя Камо там не названо.

Поднятый на руки демонстрантами, Камо произнес яркую политическую речь. Он прежде всего просил товарищей не смущаться отсутствием социал-демократического призыва на знамени. Далее он разъяснил значение красного знамени, критиковал предыдущих ораторов, разоблачал половинчатость их речей, говорил о необходимости уничтожения царизма и капитализма, призывал демонстрантов к борьбе под красным знаменем социал-демократии. «Да здравствует красное знамя!» — отвечала масса. Демонстранты по пути к Ванкскому собору три раза останавливались. Камо вновь и вновь призывал их к борьбе с царизмом и просил поклясться, что они так же единодушно пойдут на восстание, как теперь на демонстрацию. «Клянемся!» — отвечала масса.

О конце демонстрации и о последовавших за ней событиях Камо рассказывал:

«Мы подошли к типографии газеты «Кавказ», чтобы вывести рабочих, дабы они могли присоединиться к нам. Когда это случилось, то стали обсуждать: разойтись или отправиться в Нахаловку — один из рабочих кварталов. Во время обсуждения этого вопроса [подошли] полицейский и околоточный надзиратель, которые все время сопровождали демонстрацию... Один из них нырнул назад среди публики, очутился сзади меня и схватил меня за пальто. Я, как уже говорил, сидел на плечах товарищей. Оглянувшись назад, я ударил его в зубы, он упал навзничь, а я упал лицом в землю. Наше знамя было замечено, сзади галопом набросились казаки... Я и околоточный лежали под ногами казачьих лошадей, которые оказались гуманнее своих хозяев и нас не раздавили. Когда эскадрон казаков промчался, не причинив мне вреда, я выбрался с дороги и бросился за забор, находившийся направо от железного склада Акопова. Когда я перескакивал через забор, подоспел один казак и хотел ударить меня саблей в голову, но, по счастью, попал только в руку, поцарапав мне палец, и мне удалось спастись.

Перепрыгнув через забор и выйдя на противоположную сторону, я у одного знакомого нашел костюм кинто, переменил свой штатский костюм на его широкие шаровары, архалук и поддевку и вошел в винный погреб. Там я потребовал чарку вина и, шатаясь, как пьяный, вышел оттуда. Я стал свистать извозчика, на котором направился в малые винные ряды. А там, на площади и на улице, бивуаком стояли драгуны Семеновского полка и казаки. Полиция искала оратора и знаменосца...

Я благополучно добрался сначала до друга-духаищика в темных рядах по близлежащим переулкам, а оттуда на Хлебную площадь, где у нас была явочная квартира у товарища [С. Ханояна]»

Это была явочная квартира Кавказского союзного комитета. Камо постучался с черного хода. Отворивший дверь товарищ не узнал переодетого Камо и спросил, что ему нужно. Камо ответил, что вчера он приносил хозяину рыбу и пришел получить деньги. Потом, назвав себя владельцу квартиры, Камо тихо вошел в комнату, где сидело несколько партийных товарищей. Никто его, конечно, не узнал. Армянский пролетарский поэт Акоп Акопян в это время с воодушевлением рассказывал, что какой-то молодой человек, забравшись с красным знаменем на плечи товарищей, произнес перед демонстрантами великолепную речь.

Узнавшие Камо друзья спросили у Акопяна, не похож ли тот прекрасный оратор на этого кинто, что поэт решительно отверг. Раздался громкий смех, и Камо открылся перед всеми.

Много лет спустя, в 1933 году Акоп Акопян написал поэму «Тифлис», в которой имеются вдохновенные строки об этой демонстрации и о Камо.

Грозою демонстрация по городу прошла.

Подъяла с песней молодежь — неистовство само —

На плечи сильные свои товарища Камо.

Туда, к дворцу Голицына, катился грозный вал.

Камо руками в воздухе во гневе потрясал.

Миха Цхакая (Барсов) в речи на 21-м заседании III съезда РСДРП, 6 мая 1905 года, подробно рассказав об этой демонстрации, с большой теплотой говорил о Камо, не называя его имени:

«Тифлисский комитет (новый — большевистский) издал прокламацию по поводу этой резни (армяно-татарская резня в Баку.) и призывал пролетариев всех наций к дружному отпору оргии дикого самодержавия. Новый Тифлисский комитет удачно использовал тогда громадные собрания всех слоев разных наций в оградах церквей, мечетях и на кладбище, где тысячами распространялись наши листки на трех языках: грузинском, армянском и русском. После одного собрания, где говорили ораторы из высшего духовенства татар и армян, представители разных национально-либеральных фракций грузинского и армянского народа, наш молодой товарищ с.-д. повел всю толпу из десяти тысяч человек по главной улице города, и неожиданно для полиции была устроена самая интересная демонстрация. С импровизированным красным знаменем из красного платка на конце длинного шеста он шел впереди толпы из разных наций и разных слоев, в большинстве случаев городской бедноты и рабочих, и, останавливаясь в нескольких местах, обращался к народу с призывом сплотиться под красное знамя пролетариата и бороться с самодержавием, благодаря которому происходят такие бесчинства, как бакинская резня. Оратор критиковал все слышанные речи духовенства и либералов, называл их лицемерами, такими же эксплуататорами народа, как правительство. Указывал особенно на то, что либералы только под охраной полиции способны говорить шумные речи, а на улицу выходить, стать во главе народа боятся».

Кавказский союзный комитет придавал большое значение демонстрации 14 февраля. Она показала правильность большевистского утверждения о том, что уличная демонстрация быстро вовлекает в движение массу населения, сразу знакомит ее с требованиями партии и создает ту благоприятную почву, на которой можно смело сеять семена социалистических идей и политической свободы. Каждый, кто во время демонстрации был на улице, мог видеть мужественных борцов, понять, ради чего они борются, слышать свободную речь, зовущую на свержение самодержавия, вскрывающую язвы капитализма.