Гостеприимство народов Северного Кавказа было связано с родственными узами семей патронимии и даже фамилии, представляя собой остаток их экономического единства. З. Д. Гаглоева пишет: «...если к одному из братьев являлся гость, то все остальные, бросив свои занятия, какими бы неотложными они ни были, обязательно приходили к хозяину и приветствовали гостя точно так же, как если бы последний сидел в их личном доме, и не отходили от него, пока он находился там, причем в случае надобности бесплатно приносили с собой все необходимое для соответствующего угощения гостей».
В основном именно по этой только причине горцы навещали приезжих. Те из них, кто помоложе, стояли сбоку, наблюдая за происходящим и слушая беседу старших и гостей. И этот момент, кстати, был зафиксирован В. Ф. Миллером и М. М. Ковалевским, отмечавшими, что «группа молодежи отмалчивалась строгим молчанием в присутствии стариков и гостей и ограничивалась самым внимательным наблюдением над каждым нашим действием и движением».
Но если В. Ф. Миллер, М. М. Ковалевский, И. Леонтьев, Н. А. Караулов просто не поняли стремления родственников к идеологической и социальной общности, то М. Алейников, заведующий Мансуровским нормальным сельским училищем, в своих объяснениях вопросов гостеприимства принципиально ошибался. Он писал о ногайцах: «Если только аульные жители заметят, что к кому-нибудь приехал гость, то непременно явятся туда без всякого приглашения человек десяток, надеясь полакомиться остатками угощения, которого всегда готовится, принимая в расчет и непрошенных посетителей, достаточное количество». Автором неверно были возведены в степень встречавшиеся порой случаи появления нескольких «любителей полакомиться». М. Алейников умалял обычай гостеприимства, имеющий место у каждого народа.
В. Ф. Миллер и М. М. Ковалевский обследовали развалины башни в районе Хулама, провели археологические раскопки на «немусульманском кладбище», расспрашивали местных жителей «об общинном быте, их обычном праве, сословиях». Ученые выяснили, что у балкарцев широко бытовали фамильные предания, сохранение которых они объясняли отсутствием у последних письменности. Предания фамилий Черекского ущелья навели их на мысль, что Балкарское общество было заселено пришельцами «татарского происхождения» раньше других обществ и что «столкновение их с туземцами» привело к формированию «феодального строя жизни». Фамильная легенда потомков Малкара, одного из родовых предводителей разбитых татаро-монголами кипчаков, подтверждала догадки В. Ф. Миллера и М. М. Ковалевского. Правда, здесь нужно уточнить, что активный процесс генезиса феодализма начался не со столкновения тюркского населения с местными жителями, а со смешения их. Интересно, что еще ближе к разгадке проблемы подошел Н. П. Тульчинский, пользовавшийся, как нами выяснено, теми же фамильными преданиями и легендами: «Общественный строй первоначальных поселенцев был демократический, но с появлением среди них родоначальников таубиев – выходцев из строя с аристократическим строем жизни, людей ловких, воинственных и умеющих пользоваться обстоятельствами, – устанавливается тот строй разделения сословий на высшее и низшее, какой существует в настоящее время, но только без прежнего значения». Автор правильно указал, что пришельцы были воинственны, что их потомки становятся таубиями, что их появление в горах ускорило процесс феодализации. Это подтверждается и предположением В. П. Невской и Т. А. Невской относительно того, что карачаевская община – марка возникает в период заселения Кубанского ущелья, которое произошло после татаро-монгольского нашествия, а это значит, что именно в это время продолжался процесс генезиса феодализма.
Начавшийся гораздо раньше переход к строю военной демократии в горах Центрального Кавказа, как и любой другой горной местности, проходил замедленно. Достаточно сравнить со странами античного Средиземноморья и «варварской» Европой.
При сопоставлении исторических песен и преданий кабардино-балкарского нартского эпоса, результатов археологических исследований, языческого балкарского календаря и религиозных верований видно, что основные отрасли хозяйства – скотоводство и земледелие привели жителей гор к имущественному неравенству еще задолго до татаро-монгольского нашествия. Разлагавшееся родовое общество с созревающим постепенно на его основе социальным неравенством способствовало складыванию сельскообщинных отношений, развитию феодализма. Неслучайно К. Маркс писал в 1881 году В. Засулич, что сельская община – остаток общинного строя в последней его фазе. Стадиально предшествовавшие соседским началам кровнородственные постепенно утрачивались и заменялись территориальными, но при непосредственном участии родственных организаций.
Вопросы, связанные с архаическими общественными формами, в последние годы всестороннее освещение получили в трудах таких ведущих советских ученых, как Ю. В. Бромлей, А. Д. Давыдов, М. В. Крюков, Д. А. Ольдерогге, А. И. Першиц, А. И. Робакидзе, Ю. И. Семенов и другие.
Семейные общины классического типа развивались, трансформировались, превращались в территориальные поселения, а позже в объединения родственников после сегментации – патронимии. Это было время, когда еще переплетались родовые связи с обособляющимися семейными. Семейные общины являлись как бы братскими семьями, что убедительно подтверждается исследованиями В. Дж. Итонишвили на северокавказском материале, в частности чечено-ингушском. Данная точка зрения получила обстоятельное доказательство на обширнейшем и разнообразном материале разных народов в трудах выдающегося советского этнографа и историка Ю. В. Бромлея.
Надо заметить, что с самого начала выделения из родовых групп семейные общины, представляя собой отдельные поселения, не были однодворными, как делали в свое время выводы А. Ефименко, М. Владимирский-Буданов, И. Лупицкий, исходя из характеристики поселений Севера. Наглядным в плане доказательства является дагестанский материал, приводимый профессором Р. М. Магомедовым. «Из имеющихся материалов, – пишет исследователь, – и наших полевых наблюдений можно заключить, что поселения в Дагестане складывались вначале по типу, о котором писал Энгельс».
Выделение семейных общин явилось началом самостоятельного в хозяйственном отношении развития этих коллективов, что отличало их от парных семей первобытного рода, характеризовавшихся совместным трудом и совместным присвоением продуктов. Характерная для этого периода историческая ситуация – исчезновение рода, установление строя военной демократии и начало генезиса феодализма – определила утверждение родственной организации патронимии. При том уровне производительных сил, при той сложной обстановке переходного этапа и по ряду других причин, таких, как коллективное землевладение и землепользование родственных семейных общин, переплетение всяческих их интересов, нельзя было обойтись без общественного и идеологического единства. Важно в этом отношении высказывание А. Ефименко, анализирующей землевладение печища Архангельской губернии, где она прямо делает упор на тот факт, что члены печища после раздела, в связи с коллективной собственностью на землю, смотрели на себя, как на единое целое.
