Мы вполне солидарны с Н. Ф. Грабовским, что в Балкарии и скотоводческий быт также сыграл немаловажную роль в образовании изолированных хуторов. Характеризуя поселки Глашевский и Башиевский Черекской сельской общины, развивает эту же точку зрения и известный грузинский этнограф Алексей Иванович Робякидзе.

Нельзя не согласиться с М. М. Ковалевским и И. И. Иванюковым, утверждавшими, что образование полигенных сел происходило за счет коммендации, акта установления зависимости крестьян от феодала, хотя параллельно здесь играло роль разрастание поселений семейных общин классического типа. Примером того, как это могло быть в прошлом, может служить осетинское село Гизель, исчерпывающую характеристику которого дал преподаватель Аксаевского училища Андрей Цаллогов (Цаллагов. – А. М.). Несколько фамилий (Алдатовы, Мамсуровы, Теговы, Кануковы и Кундуховы) поселились сначала отдельно, но с увеличением числа семей их кварталы естественным образом соединились.

Авторов также интересовала и численность семей, которые они называют «дворами», определяя их 25 душами каждый. Здесь же в сноске со слов Магомета Урусбиева они приводят пример двора в Хуламе, где жили 183 человека. М. М. Ковалевский и И. И. Иванюков не называют описываемые коллективы большими семьями, видимо, потому, что среди них были семьи уже разделившиеся, но оставшиеся жить одним двором, ибо реально существовать в социально-экономических условиях конца XIX века семейный коллектив в 183 человека не мог бы.

Именно исходя из культа своих тукумных предков, балкарцы, осетины, чеченцы и ингуши еще в XIX веке придерживались порядка, по которому после мести или получения выкупа родственники как бы оповещали покойника о выполнении своего долга. Религиозная природа мести, характеризовавшая в раннее средневековье арабов, племена моравских славян, салических франков, германцев, исландцев, определяла важнейшую черту патронимий и «фамилий» – родственную солидарность, а не наоборот, как это считали некоторые исследователи кровной мести. Ибо создание родственных организаций и групп семей онн ошибочно считали не естественным, а искусственным процессом. Так, исследователь осетин С. Каргинов писал: «Для этой цели требовалось образование более крупных союзов, и, естественно, такими являлись союзы между лицами, физическое родство которых хотя было и отдаленно, но все же сохраняло в памяти происхождение от общего родоначальника или предка». На наш взгляд, прав М. М. Ковалевский, по мнению которого первым ограничением на пути кровной мести был утвержденный самой жизнью закон равного возмездия. Действительно, на незначительных территориях горных ущелий непрекращающиеся междоусобия семейных общин и патронимий не оправдывали себя. Жизнь, по сути дела, рядом означала постоянное столкновение враждующих сторон и уничтожение друг друга.

Получившая дальнейшее развитие частная собственность послужила толчком к замене сначала в ряде случаев кровной мести выкупом «къан тёлеу», т. е. системой композиций.

Приезжим гостям балкарцы нередко организовывали охоту на туров, во время преследования зверя или отдыха создавая им необходимые условия. Н. П. Тульчинский, сам не раз охотившийся в балкарских горах, писал, что «когда охотник охотится с гостем, то первый выстрел обязательно предоставляется последнему, хотя бы он был гораздо моложе охотника».

Бывая в Чегемской сельской общине, Н. П. Тульчинский останавливался у Муссы Барасбиева, у которого была привычка, рассказывая о чем-либо, показывать все на месте. Так, слушая рассказ о появлении сословий в этом ущелье, вспоминает Тульчинский, ему посчастливилось увидеть много живописных и ценных, с точки зрения истории, мест этого «уголка Кавказа».

Организовывать времяпрепровождение и досуг гостей, естественно, приходилось и в вечернее время. Большинство путешественников в этом отношении с похвалой характеризовали Исмаила Мырзакуловича. По словам С. Давидовича, с ним можно было беседовать на разнообразные темы: «Геологию, археологию и историю Северного Кавказа он знает весьма основательно и обладает замечательной археологической коллекцией... Голова Исмаила всегда занята гипотезами о заселении и геологическом образовании Северного Кавказа, и когда он с жаром и увлечением начнет развивать свои любимые и подчас весьма остроумные теории, мне невольно думалось: какой, может быть, блестящий ученый вышел бы при других условиях из этого горца».

Лишь спустя два года, в июле 1885 года, М. М. Ковалевский в Кисловодске познакомился с Исмаилом Мырзакуловичем Урусбиевым, который сразу же произвел на него особое впечатление. «Могучая, как бы из железа скованная фигура Исмаила Урусбиева внушала нам бодрость и уверенность в успехе предприятия», – писали М. М. Ковалевский и И. И. Иванюков в вышедшем после экспедиции очерке «У подошвы Эльборуса»

А когда друг Максима Максимовича Аглинцев напутствовал: «Ваше путешествие начинается под счастливой звездой... лучшего путеводителя трудно найти на всем Кавказе» и сам Исмаил Мырзакулович, приглашая в горы, добавил: «Кто выбьется из сил, того мы перенесем на бурках», сомнений не осталось.

Путь экспедиционной группы по Баксанскому ущелью в высокогорные села и поселки Сванетии был не легок и не близок. Кроме населения Урусбиевского общества, ученых в значительной степени привлекали их южные соседи, сохранившие больше, чем кто-либо из северокавказских народов, в своем быту и культуре архаических черт. «Посещение малоизвестного народца сванетов было главной целью нашей поездки...», – читаем в их очерке.

Ну и главное, пока не сформировалась окончательно соседская община, нужна была форма организации, способная отразить интересы отдельных семейных общин. Ею и оказалась патронимия, общественно-историческая значимость которой предопределила ее право на прочное утверждение. Поэтому трудно увязывается с реальностью точка зрения, согласно которой такие социальные структуры, как патронимия и соседская община, – явления одновременные, а также, что переходной формой от родовой общины была первобытная соседская община.

Выделявшиеся из семейных общин новые семьи закрепляли за собой имена своих отцов – родоначальников материнской семьи, что в этнографической науке и нашло выражение в термине патронимия («патер» – отец, «намен» – имя, т. е. наименование по отцу).

В связи с вышеизложенным мы не можем согласиться с рядом авторов, и в частности с Б. Д. Грековым, считавшим, что сельская община возникает непосредственно «с распадом родовых отношений». Автор игнорирует тот факт, что семейная община и патронимия явились той реальной основой, на которой выросла сельская община, и отводит ей лишь второстепенную роль. В одном из комментариев к книге М. М. Ковалевского «Очерк происхождения и развития семьи и собственности» М. О. Косвен убедительно доказал возникновение сельской общины из разрознивания сегментирующихся семейных. Изучение балкарских, осетинских и чеченских поселений приводит нас к мысли, что смешение поселений семейных общин и патронимий не являлось главным критерием образования сельских общин, поскольку, во-первых, отношения членов патронимий, будь то в начальной стадии ее развития или в последней, – это отношения, так или иначе, собственников, а значит – больше соседей, и, во-вторых, многие поселения семейных общин, выделенных из рода, устраивались, исходя из стратегических соображений, в таких местах, где о соединении кварталов и говорить не приходится.