Собиравшийся нами в течение многих лет полевой этнографический материал свидетельствует, что обычай кровной мести мог наблюдаться среди всех слоев населения и что любое правонарушение могло повлечь за собой повод к мести: оскорбление личной, семейной или фамильной чести, неприкосновенность собственности, захват надочажной цепи, отказ от брачного договора, прелюбодеяние и, естественно, убийство. У чеченцев и ингушей, рассказывают, ссылаясь на своих отцов и старейших односельчан, Бузуртанов Хаджибикар Абукарович (1921 г. р.) и Арчакова Лали Аюповна (1911 г. р.) из сел. Насыр-Корт, в предреволюционные годы наиболее типичными причинами кровной мести были нанесение телесной раны (если появлялась кровь), умыкание засватанной невесты, пощечина мужчине, клевета.
В Чегемской сельской общине в связи с оскорблением Муссой Ахматовым жены Кубади Ахматова совершилось убийство, в результате которого родной брат Муссы мстит Кубади. Однако вмешательство старших патронимии и старейшин этой многочисленной фамилии остановило братоубийство. Правда, если такие случаи могли произойти редко между односельчанами, то еще реже – между родственниками, хотя разногласия и бывали. Один из первых эту мысль высказал в 30-е годы XIX века П. Зубов, указывая, что родство удерживало людей «от взаимных обид».
Мы в принципе согласны и с Ковалевским, отрицавшим кровную месть в родственной среде: «Неприменимость мести и выкупов к преступлениям, совершенным над близкими родственниками, составляет общую черту в быте кавказских горцев...» Убедительно его объяснение в одной из последующих работ на примере пшавов: «...не удивительно, если преступные действия, совершенные в родственной среде, оставляемы были без последствий. Сыноубийца, как и отцеубийца не могли сделаться предметом мести, так как в противном случае роду предстояло бы понести новую потерю, не вознаградив прежней». Кровная месть в данном случае противоречила интересам семьи, патронимии, всей фамилии.
С. Каргинов, досконально изучивший данный вопрос у осетин, писал: «Мщение за кровь не допускается обычаем между членами рода, так как тогда для рода получалась бы в итоге двойная потеря (убитого и убийцы). Отсюда и поговорка: никто самому себе не враг».
По закону же не принято было мстить отцу, убившему своего сына, брата или сестру, а также наоборот. Но подобного рода убийц зато осуждали и избегали односельчане. В Черекской общине известен случай, когда такого убийцу забросали камнями. Сотруднику газеты «Коммунизмге жол» Д. Таумурзаеву удалось в Верхней Балкарии записать историю фамилии Мусуковых, ставшую легендой. Некогда родные братья Мусуковы Шакка и Чакка, отправившись со своим двоюродным братом (имя его не известно. – А. М.) на равнину для продажи скота, ограбили и убили его, а сами скрылись в неизвестном направлении, не подавая о себе больше никогда известий. Когда жамауат решил удалить с похорон отца преступников, вмешалась мать убитого. «Этибизни кеси итлерибиз ашагъандыла», – сказала она. – «Оставьте его, свои собаки съели наше мясо».
И сейчас, что-либо осуждая, в Черекском ущелье говорят: «Шакка бла Чаккача, не ишди бу» – «Что это за дело, как у Шакки и Чакки». В других ущельях родственников-кровников характеризовали следующим образом: «Къан бермез киши ёлтюрдю» – «Тот убийца, у которого ничего не затребуешь».
Интересно, что в Осетии «исполнение приговора о смертной казни возлагалось на родственников самого осужденного – отца или старшего брата». В. Пфаф и А. X. Магометов объясняют это опять-таки тем, что убийство члена семьи «не преследовалось местью».
Балкарское общество не прощало те фамилии, где внутри имелись случаи кровной мести. З. Д. Гаглоева пишет, что у осетин, а мы бы добавили и у балкарцев, кабардинцев, абазин и ногайцев, случаи кровной мести в родственных группах учитывались при заключении браков.
Известные случаи кровной мести северокавказских народов, мы считаем, надо объяснять резкой имущественной дифференциацией семей отдельных патронимий и фамилий, существенной утратой родственных связей.
