Авторы предполагают, что большие семьи бытовали еще в период появления в горах кочевников, которые, попав в ущелья, вынуждены были «заняться земледелием и построить свои земельные отношения на совершенно иных началах, именно на началах дворовой общины». Нехватка земли заставляла пришельцев и их потомков устраивать искусственные пашни и луга «путем расчисток из-под леса» и очистки горных склонов от камней, на что затрачивалась масса энергии и времени.
Аналогичное явление наблюдалось в Осетии, Чечне, Ингушетии, Кумыкии. Земли, находившиеся в собственности осетин, «...достались им по наследству от предков, которые путем заимки, прикладывая к земле труд, расчисткой от камня и из-под леса и удобрением обращали пустыри в культурные участки и с наследованием земель от предков до настоящего времени пользуются ими бесспорно». Такие участки становились собственностью только семьи или патронимии, принимавшей в этом участие. И поэтому «после смерти главы разработанные земли переходили во владение к прямым продолжателям рода главы...». Причем определенно утверждается, что женщины в разделах земель не участвовали. Насколько прочной была частная собственность на такие участки, видно из того факта, что, несмотря на переселение многих осетинских фамилий на плоскость, земли в горах продолжали оставаться их собственностью. У ингушей, читаем в «Трудах», «жители, принадлежащие к одному роду, пользуются и по настоящее время нераздельно одними и теми же родовыми угодьями, хотя бы и жили в различных селениях».
В Балкарии и Осетии, зафиксировано в материалах комиссии, «формы землепользования и землевладения» смешанные – «подворное и общинное». Первое относится к пахотным и покосным участкам, второе – в основном к пастбищным и лесным угодьям. Исходя из специфики горной местности, близлежащие пастбища и покосы принадлежали одному или двум-трем селам, а не всему обществу. Как в Балкарии, так и в Ингушетии и Осетии отдельные пастбища являлись собственностью зажиточных и княжеских фамилий. Но в Осетии было и так, что некоторые пастбища принадлежали двум-трем сельским обществам.
Дореволюционные наблюдатели и авторы почему-то упускали вопрос об общинной собственности, что, в частности, касается Балкарии. Здесь общинная собственность была представлена отдельными отдаленными пастбищными участками, лесными угодьями в пределах общины, водными источниками, общинными кунацкими, иногда мельницами, мечетями, местами для проведения общественных праздников и сходов, дорогами.
В Чечне лежавшие у сел сенокосные поля почетные старики ежегодно переделяли между домохозяевами и родственными группами.
«Труды» комиссии определили и характер балкарской семьи, которой руководил старший по возрасту. В них указывалось, что «продажа имущества» не может быть совершена без согласия всех членов семьи, но члены комиссии не уточнили форму семьи, где такое могло быть. Мы имеем в виду семейный коллектив из братьев.
С отношением членов семьи к имуществу авторы увязывают права родственного выкупа и предпочтительной покупки, хотя данные институты своими истоками связаны больше с родовым строем и патронимией. В Осетии покупатели земли совершали сделки при свидетелях – поручителях, которые подтверждали, что все родственники оповещены о продаже данного вида имущества и что в дальнейшем не будут претендовать на проданное. В Чечне и Ингушетии земли вообще не продавались постороннем, т. е. не членам общества.
Земельные угодья, по данным комиссии, могли «переходить от одних лиц к другим на основании обычного права, как-то: путем наследования, дара, покупки, уплаты за кровь, уплаты в счет калыма, аталычества или эмчекского права».
