12
Петр целыми днями просиживал в канцелярии Оружейной палаты, ставшей жерлом финансовой жизни России, с головой уходил в денежные дела. Казну как ветром выдувала затянувшаяся война. Сейчас бы как раз впору прикупить полка три-четыре наемников, хоть и плоха на них надежда, но где деньги? При мысли о наемниках он всегда раздражался, и не столько от никудышности их боевого духа, сколько от возмутительного парадокса: в России, крупнейшей мировой державе, и не хватает солдат! Смех... На весь белый свет смех. Петр обхватывал начинавшую ломить голову, как от стыда, закрывал глаза и видел тысячи беглых, что выпали из государства, как котята из дырявого лукошка. Скорей бы, казалось ему, Шереметев покончил с Астраханью, и тогда можно будет перекинуть его армию на Украину, к польской границе...
— ...а Петр Алексеевич!
— Что? Опять челобитные? — поднял глаза на Головина, подсунувшего ему новые бумаги.
— Помещики, государь, жалятся...
— Читай!
— Подряд?
— Токмо суть!
— Жилец Колобов пишет: «...бежал мой крестьянин Хведор Тимофеев в Паншин городок...» Тэ-эк... «Потом пришел за братом Леонтием и от меня, отцов своих, матерей и сестер, и племянников, и племянниц увели; и ограбя мой домишко, без остатку, ушли».
В палате слоился дым, но Петр снова набил трубку и, кашляя, харкая прямо на пол, ожесточенно курил. Народ бежал к воле. Не вовремя бежал...
— Сколько ныне у строения гавани в Таганьем Роге? — спросил он.
— С лишком тридцать тысяч, государь,— ответил Головин.
— Ты чего-то язык прикусил, граф?
— Да пишет Толстой из Азову, что-де бегут от него многие люди на Дон...
— А из Таганьего Рогу?
— И оттоль такоже... Ведомо тебе, поди, что и с каналу от Дону к Волге не вернулось к помещикам своим чуть не две трети посыльных туда. Чего не живется? По петле народ стосковался — вот чего я скажу, государь!
Петр смолчал.
— А есть таковы люди, что помещиков ругмя ругают. Мне вон сказывал Ромодановский — на крестинах были у Долгоруких вместе — что-де Иван Посошков хульные речи внове начал молвить.
— Что за речи?
— А будто бы от того крестьяне бегут от своих помещиков, что те не дают крестьянам своим в работную пору и дня единого, ежебы ему на себя сработать, и тако-де пахотную и сенокосную пору всю теряют. Да говорил, что-де сверх оброку столовых запасов побором берут и тем-де крестьян в нищету пригоняют, а какой крестьянин станет посытнее — на том и оброку прибавляют, отчего-де крестьяне делать ничего не хотят и вовсе худеют. От таковыя нужды домы свои оставляют и бегут иные в понизовые места, иные во украйные, а иные крестьяне — в зарубежные аж, тако чужие страны населят, а свою пусту оставляют. Пришли челобитные аж от Путивля, от Рыльска, от Курска — бегут от них. Да что там на деревнях, государь! Из городов уходят...
Петр ожесточенно высасывал последние остатки горького дыма. Остервенело грыз чубук голландского корня, цыкал слюной на сторону, не разжимая зубов.
— Что Горчаков? Начал высылать беглых?
— Пока ничего неведомо. Слухи дошли, что-де его едва не убили воры. Ограбя, в лесу кинули, а подьячего его, Курочкииа, ножом кололи до смерти... Нет, государь, нн по нему тот воз. Тут сила великая надобна, дабы столько беглых выкорчевать!
— Столько беглых! Да их там две моих армии! Две! — Петр отшвырнул трубку.
На Спасской башне захрипел, заколобродил несмазанный механизм часов. Сорвался нестройный удар, будто свалили на площади воз железа с Литейного двора. Видно, запил страж часомерья или тоже сбежал на Дон...
— Ежели у Горчакова не выйдет дело...
— Где тут выйти!
— Молчи! Ежели у него не выйдет дело, то Шереметеву указ чинить надобно, дабы он из Астрахани с войском своим идучи, беглых выселял!
— Ленив фельдмаршал,— вздохнул Головин.— Пишет мне: я в Казани живу, как в крымском полону. Подай, мол, помощи, чтобы ты взял его к Москве. Чего у него на уме, коли Астрахань в руках воров?
— Послать к нему верного человека, дабы тот ежедень доносил тебе обо всем.
— Есть у меня, государь, сержант Щепотев.
— Повели тому сержанту усматривать денно и нощно за фельдмаршалом, и пусть знает тот, что сержант ему не сержант. Пусть не чинится перед ним!
— Исполню, государь! Про беглых отписать?
— Завтра обговорим дело сие с беглым людом...—
И вдруг крикнул, побагровев: — Всех вас на Дон ушлю вызволения для!
Головина Петр отпустил перед обедом, а сам еще долго занимался с Курбатовым и Шафировым.
«Нет, не выслать беглый люд, не выслать...» — вздыхал Головин, медленно тащась по Кремлю. На Ивановской площади увидел кухмейстера, варившего еду на «Верх». Он, не стесняясь графа, громко говорил постельничему царя:
— Раньше, бывало, проходу не давали бояре: чего, спрашивали, воняет больно у тебя из подвалов? А теперь нет там ничего: рыб нет, мяса нет, сыру нет, икры нет. Воз гусей привезут, да вот тем и живем.— Он потрогал Головина за пуговицу и захрипел, как на паперти: — Ты, Федор Алексеевич, не передавай государю-то, а знай, что сестрицы его недоедают. Намедни опять за ворожеей посылали, дабы клады дедовы отыскать помогла, худо без денег-то...
Вечером, когда Петр собирался на покой, прискакал гонец. Тревожная весть не дала сомкнуть глаз до утра: шведский король Карл XII в невероятную стужу поднял армию и двинул ее на Гродно!
Каждый день приходили сообщения с западной границы, подтверждающие смелые до безумства действия шведского короля. Начались ежедневные многочасовые советы с самим собой, мучительные раздумья над тысячами возможных ходов врага своего. Наконец Петр не выдержал и больной, оставив неоконченными, финансовые дела, выехал к своей осиротевшей, перепуганпой армии по той же дороге, по которой недавно ехал в Москву.
