Осенний день 1916 года запомнился Даниле Сердичу на всю жизнь.

Батальон, в котором служил двадцатилетний старший унтер-офицер Сердич, с утра охватила необычная суета. Непрерывно звонили по телефону из штаба 4-го полка, из штаба дивизии . Являлись связные. Командир дивизии полковник Стеван Хаджич не раз звонил в штаб и спрашивал: «Все ли готово?»

Около полудня прибыл командир четвертого полка майор Янкович, известный своей жестокостью в обращении с солдатами и младшими офицерами. Он осмотрел похожую на эшафот площадку, специально подготовленную в центре обширного казарменного двора, где всегда проводились строевые занятия. Посреди площадки одиноко и зловеще высился деревянный столб.

Вокруг этого сооружения выстраивались роты во главе с офицерами. И вскоре стало ясно, что здесь готовится публичное наказание человека.

Еще вчера вечером в штабе полка Сердич слышал, что кого-то сегодня собираются «проучить». Но он но допытывался, кого и за что, не задумывался и над причинами наказания. В русской царской армии, где до недавнего времени служил Сердич, он привык к тому, что солдат должен безоговорочно исполнять приказания начальников и как можно меньше думать и рассуждать.

К полудню во дворе казармы выстроился весь 4-й полк. Стоя впереди своего взвода, возле самой площадки-эшафота, Сердич все же немного призадумался: кто тот бедняга, которого сейчас прикрутят веревками к столбу и будут бить? Почему сюда пришли офицеры из других полков и даже из штаба дивизии?

Эти размышления были прерваны грозной барабанной дробью. К площадке вели худощавого, чуть сутулого человека, увидя которого, Сердич содрогнулся. Со связанными за спиной руками к месту экзекуции приближался знакомый ему Георгиевич — старший унтер-офицер. С ним Данило Сердич познакомился два месяца назад, в самом начале своей службы в дивизии. Однажды на занятиях, во время передышки, Георгиевич подошел к нему и сказал:

— По тому, как ты стараешься и как ловко исполняешь приказания начальства, вижу, что ты, ликота, далеко пойдешь... А между прочим, не знаете ли, господин унтер-офицер, для чего вас так муштруют? И против кого готовят воевать?

Юный Сердич сперва немного оробел перед этим, уже видавшим виды воякой, но затем подавил робость и вызывающе спросил:

—    А вам разве война надоела?

—    Да, брат,— твердо ответил Георгиевич.— Надоела. И не мне одному.

Сердич недоумевал:

— Если так, то почему же вы в добровольческой дивизии?

— Заставили,— коротко ответил Георгиевич. Сердича ответ не убедил. Странно! До старшего унтер-офицера дослужился, видать лихой вояка, а к войне относится враждебно. Или он еще что-то знает о ней, о войне?

Однажды Георгиевич спросил его, как он попал в дивизию. Сердич замялся.

—    Что? Теперь и не рад, что со своими друзьями соглядатаями-солунцами угодил в Одессу? — выспрашивал Георгиевич.

—    Солунцы мне вовсе не друзья,— возразил Сердич. Тут он догадался, почему некоторые солдаты и младшие офицеры относятся к нему настороженно.— Я пришел сюда из русской армии, из Гродненского лейб-гвардии кавалерийского полка,— ответил Сердич.

Это удивило Георгиевича. Юный унтер-офицер еще больше заинтересовал его.

—    А как очутился в России? Значит, не в плен попал?

—    Нет,— признался Сердич, но вдаваться в подробности ему не хотелось. Он только добавил: — Я уже четыре года как приехал в Россию. Тянуло сюда. Тут у меня родичи.

На этом закончился их последний разговор.

И вот теперь стоит Георгиевич перед строем, обреченный на позор. Не в том ли вина этого прямодушного и мужественного человека, что он ненавидит войну и порицает тех, кто отстаивает ее продолжение до победы? Мысль эта промелькнула в голове Сердича. И пока он силился разгадать истинные причины, приведшие Георгиевича под экзекуцию, командир полицейского взвода прочитал приговор. Из его текста следовало: за то, что Георгиевич отказывается служить королю Сербии Петру и высказывается против войны в интересах Сербии, он приговаривается к двадцати пяти ударам розгами перед всем полком.

Сердичу пришло в голову, что порка старшего унтер-офицера перед всем полком — это оскорбление но только самого наказуемого, но и каждого солдата, каждого воина, оскорбление всего полка и всех, кому дорого человеческое достоинство.

Сердич видел, как сняли с Георгиевича китель, потом рубашку, привязали его к столбу и начали размеренно хлестать. Спина истязуемого багровела, покрылась кровавыми рубцами. Он не издал ни звука. Но затем голова его упала на грудь, тело сникло и повисло на ремнях. Георгиевич лишился сознания. А свист лозы и удары продолжались. Экзекутор досчитал до двадцати пяти и остановил избиение.

Даниле Сердичу все труднее было сдерживать себя. Ему хотелось разогнать палачей и оградить товарища от страданий.

В этот день он возмужал. После экзекуции стал острее воспринимать невеселые вести, проникавшие в полк. Говорили, что со дна моря извлечены десятки трупов сербских солдат, погубленных офицерским произволом. Запомнился Сердичу и палаческий приказ, доставленный в полк из штаба дивизии после солдатских бунтов.